По страницам "Войны и мира"

Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову

на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте».

Если сегодня писатель принесет такую рукопись редактору, то редактор, не колеблясь, подчерк-

нет слова «сыпал» и «задремывал», как устарелые, невозможные в сегодняшнем языке. И во времена

Толстого они уже были такими, но все-таки Толстой воспользовался именно этими словами; более

того, они-то и создают всю силу отрывка.

Когда пятиклассники начинают проходить виды глагола и — в связи с этим — суффиксы «-

ива», «-ыва», большинство ребят очень возмущается: «Зачем нам вся эта муть?» — и долгие годы,

до конца школы, а иногда на всю жизнь, остается у них ощущение, что русская грамматика излишне

многообразна, чересчур сложна.

Но в этой сложности, в этом многообразии — красота, и богатство, и величие нашего языка. Что

и как написал бы Толстой, если бы в русском языке не было суффикса «-ыва»: Кутузов... мало спал,

часто дремал... Слышите: это совсем не то!

Кутузов, как и все старые люди, мало сыпал по ночам.

Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели,

большею частию не спал и думал.

В этой прозе звучит музыка, как в стихах, — звучит она, благодаря странным словам: сыпал, за-

дремывал...

Эти слова придают особый смысл тому, о чем рассказывает Толстой: они обозначают много-

кратность происходящего; за ними встают бесконечные, долгие ночи этой войны, когда старый пол-

ководец так же «лежал... облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку,

и думал...»

Снова, в который раз, Толстой подчеркивает этот один глаз, эту изуродованную голову старо-

го человека, чьи ровесники давно умерли, и Багратион, который был много моложе его, погиб при

Бородине, а он все еще несет свою ношу — ответственность за судьбу России — и несет ее одиноко, не

понимаемый почти никем...

«В соседней комнате зашевелились, и послышались шаги...

— Скажи, скажи, дружок, — сказал он Болховитинову своим тихим старческим голосом,

закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. — Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне ве-

сточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?

...Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-

то, но Кутузов перебил его... вдруг лицо его сщурилось, сморщилось...

— Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей...— дрожащим голосом сказал он, сложив

руки. — Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! — И он заплакал».

Не буду пояснять эту сцену. Только об одном прошу вас: вспомните старого князя Болконского, и

его сына Андрея, и Багратиона, и мальчика Петю, который еще жив и едет под дождем навстречу гибе-

ли.

***

«— Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он солдату, державшему французского орла... — По-

ниже, пониже, так-то вот. Ура! ребята...

— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов».

Так ведет себя Кутузов, когда победа уже ясна всем, когда французы бегут, их знамена взя-

ты, а пленные, покрытые болячками, плетутся позади наших солдат.

Кутузов сказал короткую речь: «Благодарю всех!.. Благодарю всех за трудную и верную служ-

бу. .» — и «вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а

заговорил простой, старый человек, очевидно что-то самое нужное желавший сообщить теперь

своим товарищам».

103

Это «самое нужное» — о пленных: «Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и

пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?»

И впервые на протяжении всего романа «лицо его становилось все светлее и светлее от стар-

ческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз».

Здесь, с солдатами, он остается самим собой — справедливым и добрым старым человеком, чей

подвиг совершен, и люди, стоящие вокруг, любят его, верят ему.

Но как только он попадает в окружение царя, как начинает чувствовать, что его не любят, а

обманывают, ему не верят, а за спиной подсмеиваются над ним. Поэтому в присутствии царя и его

свиты на лице Кутузова устанавливается «то самое покорное и бессмысленное выражение, с кото -

рым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле».

Но тогда было поражение — хотя не по его вине, а по царской. Теперь — победа, одержанная

народом, избравшим его своим предводителем. Царю приходится понять это.

«Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой-то малень-

кою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хо-

тели.

Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко,

почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1-й степени».

(Курсив мой. — Н. Д.)

Толстой называет высший орден государства сперва «маленькой вещицей», а потом «предме-