По страницам "Войны и мира"

ринства, оно вечно и неистребимо, без него остановилась бы жизнь.

Я часто замечала: те самые девушки, которые в девятом классе жарче всех осуждают Наташу в

эпилоге, — через несколько лет становятся самыми страстными мамами. Это не случайно, в них жи-

вет Наташа Ростова, ее непрестанно горящий огонь оживления заставляет их в юности мечтать о кос-

мических полетах и геологических партиях; он же приводит их к страстному материнству, как и На-

ташу.

108

Ио потом, когда их дети подрастают, эти молодые женщины возвращаются в бурную жизнь сво-

ей профессии или общественной деятельности, а Наташа...

Да, конечно, Наташа не станет ни геологом, ни профессором, ни даже певицей — в ее время

это было невозможно. Но те самые картины ее жизни в эпилоге, которые так возмущают нас при по-

спешном чтении, если прочесть их внимательно, расскажут о высоком подвиге ее будущей жизни

— о подвиге, к которому она готова.

Чем же она живет теперь, эта прежняя волшебница, а теперь опустившаяся, неряшливая, даже

скуповатая женщина? У нее нет своего внутреннего духовного мира, как у графини Марьи, но зато она

полна уважения к духовному миру Пьера.

Вспомните: ревнивая и деспотичная Наташа сама предложила Пьеру поехать в Петербург, когда

узнала, что его присутствие необходимо членам общества, которое он основал.

Она требовала, чтобы Пьер «нераздельно принадлежал ей, дому», но дом свой она поставила

так, что выполнялись все желания Пьера, — и даже невысказанные его желания она угадывала. Так

было не только в бытовых делах; так было с воспитанием детей и с занятиями Пьера, и с самым

духом дома. Она не просто слушала Пьера, а впитывала его мысли, и «он видел себя отраженным

в своей жене»; это радовало его, потому что Наташа отражала главное и лучшее в нем.

«Всему, что было умственным, отвлеченным делом мужа, она приписывала, не понимая его,

огромную важность и постоянно находилась в страхе быть помехой в этой деятельности ее мужа».

Не понимая Пьера умом, она чутьем угадывала то, что было самым важным в его деятельно -

сти, разделяла его мысли только потому, что это были е г о мысли, а он для нее — самый честный,

самый справедливый человек на свете.

Вот они, наконец, остались вдвоем в день приезда Пьера. Теперь Пьер может рассказать обо

всем, что его волнует, будучи вполне уверенным, что его поймут. Там, в Петербурге, рассказывает он,

«без меня все это распадалось, каждый тянул в свою сторону. Но мне удалось всех соединить».

Наташа вспоминает Каратаева: одобрил бы он деятельность Пьера? Нет, не одобрил бы —

но Пьер уже пошел дальше мыслей, внушенных ему Каратаевым, он делает с в о е д е л о без колеба-

ний.

И Николая, при всей любви к нему, Наташа понимает теперь так же, как Пьер:

«— Так ты говоришь, для него мысли забава...

— Да, а для меня все остальное забава... Николай говорит, мы не должны думать. Да я не

могу. .»

Всю свою жизнь Пьер не м о г не д у м а т ь . Но раньше он думал о самоусовершенствова-

нии. Теперь его мысль проста: «возьмемтесь рука с рукою те, которые любят добро...» Эта мысль при-

вела к созданию тайного общества, она выведет его на Сенатскую площадь, с ней он пойдет на ка-

торгу.

И следом за ним, оставив детей брату и невестке, поедет Наташа, в кибитке, лишенная всех дво-

рянских прав и привилегий, — ни минуты сомнения нет у нас в том, что она поедет, и будет предан-

ной женой декабриста, как Волконская, как Трубецкая, Муравьева, Фонвизина...

Так разве мы смеем осуждать ее за пеленку?!

2. КНЯЗЬ НИКОЛАИ АНДРЕЕВИЧ БОЛКОНСКИЙ

Этот мальчик на семь лет моложе Пушкина и на восемь лет старше Лермонтова; он — между

ними.

Самый младший из всех героев «Войны и мира», он родился на наших глазах 19 марта 1806

года, в ночь, когда его отец, которого считали убитым, вернулся с войны живой, а мать умерла, и на

мертвом лице ее был укоризненный вопрос: «Ах, что вы со мной сделали?»

Мы помним этого мальчика годовалым, когда он «улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки».

Мы помним его семилетним у постели умирающего отца, когда он «все понял и, не плача, вышел из

комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей вслед за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивы ми

прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней го -

ловой и заплакал».

В конце 1820 года ему почти пятнадцать лет. Где-то в другом доме бегает с игрушечной саб-

лей мальчик моложе его — любимый брат Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов, Ипполит. Во-

семнадцати лет он пойдет с братьями под знамена восстания и, увидев, что оно разгромлено, выстре-

лит себе в рот.

109

Николеньке Болконскому будет в то время почти двадцать, и он станет не просто Николень -

кой, а князем Николаем Андреевичем Болконским.

Болконские живы в подростке с тонкой шеей, с приподнятой верхней губой, как у матери, и с лу-

чистым взглядом отца. Он живет в доме тетки — в том доме, где был бы хозяином его отец, если

бы остался жив. Никто не обижает мальчика: конечно, он сыт и одет, у него тот самый гувернер-швейца-