По строкам лавандовых книг. Часть 2

– Добро пожаловать домой, куколка, ― ухмыляется предатель, нажевывая веточку абрикоса.

Здесь все другое, совсем не такое, как в моих воспоминаниях. Нет больше лужаек с зеленой травой, один плешь на серых земляных расколах. От студенческого общежития остались три стены с огромной вмятиной. Стекла вышибло практически со всех окон госпиталя, а в левом крыле дыра от насквозь пролетевшего заряда. Горячими каплями на грудь капают слезы, от первой я даже вздрагиваю – не заметила, как она сорвалась с глаз.

– Расскажи, что ты видишь Лаванда, ― слышу голос одного оператора из команды за спиной.

Я не оборачиваюсь, мои ноги вросли в прожженную землю, на которой стою. Несколько человек с камерами бегают вокруг меня, рассеивая кадр в ракурсах. Мне нет дела до них. Вдохновленная, что это покажут сотням тех, кто готов повторить кровопролития только бы их мнимое мнение кто-то там услышал, я начинаю свой манифест:

– Я вижу десятки солдат… Таких же как вы, только в форме с другой нашивкой. Они стонут на койках измученные болью, ранами, смертью… Так же, как и вы они выполняют приказы и учат себя жить по написанному кем-то уставу, а ещё верят, что это не рабство, а их осознанный выбор.

Мой голос неожиданно звучит ровно и плавно, хотя в груди нарастает клокочущий ком горечи, но я продолжаю:

– Вон в том окне… Вы видите? Посмотрите! ― Указываю на крайнее с лева окно третьего этажа – моё хирургическое отделение. ― Это стоит Рубин, рядовой третьего пехотного отряда. Разве не видите, как он нам машет? Он только что пришел с поля боя. Герой сегодняшнего дня! Убил троих мятежников на границе. Один из них был ему младшим братом, но разве же это имеет значение сейчас? Конечно нет. Ведь он и сам умрет в горячке через два дня – заражение крови. Так бывает, когда рана гниет на передовой несколько дней в ожидании команды отступления.

Всё затихло, все слушают только меня. Сбитые с толку солдаты играют в переглядки. Мои слова заставляют следить за рукой, так, словно и вправду можно увидеть в развалинах то, о чем говорю. Я срываюсь на смех, от чего выгляжу ещё более сумасшедшей, но как же меня веселит эта жуть, которую я посеяла в сердцах храбрых воинов. Они наконец видят то на что закрывали глаза долгое время.

– А вот мальчишка бежит. Ну, вот же он! Вот! ― Тычу пальцем на крыльцо у входа в столовую. ― Он пришел просить у кухарки кусок хлеба. Мать третий день лежит не вставая, оплакивает младшего сына. Его привалил обломок стены после взрыва. Но это нестрашно, нужно только немного подождать. Их отец уважаемый солдат! Вот доживут до окончания оккупации и государство обязательно выдаст пайки с едой, в помощь семье своего верного солдата. Прислушайтесь. Слышно? Девчонка плачет у койки бойца! Медсестричка.... Любимый умер от потери крови, хотя она лично наложила бинты.

Я оборачиваюсь к солдатам, что меня окружили. Раззявленные рты не скрывают дрожащих губ. У одного навернулись слёзы на глаза. Камеры смотрят мне в лицо, но самое главное, что среди присутствующих единственная, кто сейчас в полном психическом порядке – это я. Крепкие мужчины полностью обезоружены моим видением действительности и сбиты с толку. Я глажу руками юбку, словно вытираю руки о фартук и продолжаю свой поток сумасшествия.

– Что я вижу? Я вижу свои руки… ― вытягиваю дрожащие ладони вперед. – С них капает липкая кровь тех, кого я не спасла, тех людей, что горели в домах за вашими спинами, от ваших рук. Вижу тела ваших сыновей и жен. Они легли от случайных пуль в борьбе за право выбора, за ваше «право голоса». А вы тоже это видите, господа?

Я замолкаю. Тяжелым клубнем в воздухе повисла тишина. Никто не знает, что делать. Никто не понимает о чём думать. Каждый борется со своим демоном наедине и только глаза Руд, что не сводила с меня взгляд с самого начала, блестят, растекаясь ликованием в улыбку от того, что я сумела натворить, отвечая на вопрос оператора. Её не пронять подобными речами, она всё это видит сама, пропуская с самого начала революции, через себя сотни вольт боли, от чего и бежала из Патриума, да вот только угодила в западную.

Конечно, я не вижу призраков, но они живут в моей памяти и никогда не уйдут, если только мой лавандовый психоз не посчитает нужным стереть эту страницу из жизни. Глядя на обугленные стены, разбитые окна, я представляю финальную битву за кусочек земли, что совсем недавно звался моим домом – Литор. Представляю, как моих близких обжигал огонь и пронизывали пули. Их тела. Смерть. От этих мыслей лавандовые веточки ползут по сухой почве под ногами, но я отгоняю их, как отгоняла в этих стенах мух от гниющих ран солдат. Осмелев в край, в надежде застать врасплох самого майора, я делаю ход конем.

– А ещё, майор… Я вижу маленького мальчика, от которого ушел отец к женщине с чужим ребенком. Мальчик плачет, прижимает колени к щекам, и всё время спрашивает себя: «Почему папа променял меня на девчонку?».