По строкам лавандовых книг. Часть 2

Захлебываясь собственной кровью Матис и его пыл угас. Могу гордиться – в этот раз последний удар был за мной. Пошатываясь в задышке, он берет со стола бокал с вином, делает глоток и подводит итоги:

– Я же говорю, ― глотает жадно воздух не в состоянии целиком договорить фразу, ― дьявол в юбке! Я прикажу тебя увести к пацану. Утром дашь свой ответ… Ночь длинная, есть время подумать.

Глава 26

Меня привезли в военную часть недалеко от передовой. Барак для солдат оставляет желать лучшего. Через три улицы от нашего старого дома жил сапожник у которого был старый как мир пес по кличке Пирожок, так вот у этого Пирожка будка была люкс класса по сравнению с тем, где я очутилась сейчас. Солдаты в наряде чуть головы не свернули, провожая меня взглядом, когда стражники указывали дорогу в новое временное жилище. Наверняка решили, что начальнику караула привезли бюджетную угодницу утешить этой ночью. Мой внешний вид вполне оправдывает такие сравнения – побитая, в изодранном красном платье, босая, с туфлями в руках. Я так неудачно подвернула ногу на каблуках, когда падала, что, наверное, свернула лодыжку. К утру станет известно, если опухнет.

Ни один блуждающий взгляд изголодавшихся по женщинам солдат не оскорбляет меня так, как легкая улыбочка, пробегающая по губам Матиса, когда он поглядывает, точно, как змея на мышь. Стражники указывают на дверь в самом конце длинного барака, по-видимому пришли. Туалет и душ в другом конце коридора и конечно же общий. Вместо пола под ногами утоптанная земля, накрыта старым ковролином. Деревянный барак, как карточный домик собран из досок и без фундамента. Берусь за ручку хиленькой двери, глубоко вдыхаю, захожу в комнату.

Слева зеркало в полный рост, в углу надколото. Я смотрю в него и вижу жалкую картину – под отёкший глаз пополз фиолетовый синяк огромных размеров, вокруг трещины губа красная и воспалена, а к шее ползут кровоподтёки от разбитого носа. Вид у меня гораздо хуже, чем я предполагала. Удивительно, но нос не распух и не посинел, хотя удар был убедительный. Крайние прядки волос скатаны в кровавые колтуны, костяшки рук избиты в кровь – жалкое зрелище. Даже Мила не смогла бы загримировать всё это.

В конце длиной и узкой комнаты стоит металлическая койка со старым прохудавшим матрасом. Прим спросонок резко поднимает голову и шуршит руками по ремню в поисках оружия – выработанная на войне реакция. Мгновение остановилось. Воздух тяжело повис. Кажется, его глаза блестят от скупых слез, но это не точно, возможно просто тусклый свет от качающийся под потолком лампочки так отражает блики. Молча подхожу, усаживаюсь на холодный земляной пол и аккуратно, чтобы не задеть ссадину на губе, кладу голову рядом с рукой Прим. Он ложится обратно на подушку и легонько гладит меня, расправляя скатавшиеся волосы. Чувствую, как дрожат его руки, с каждым касанием к моей голове вибрация его дрожи перекидывается волной и на меня.

– Тяжелый день, цветочек?

Помню, как мы лежали вот точно так в его комнате после ночной смены. Если случалось что-то неприятное, к примеру, ушел стол не расплатившись, или пьянючий хмырь лязгнул со всей силы по попе, я приходила под утро к нему, клала голову поближе на подушку и ждала. Он успокаивающе гладил точь-в-точь как сейчас, и задавал этот же вопрос, а я всегда отвечала одно и тоже:

– Ещё один паршивый день. Прошел и слава Богу.

А я ведь тогда даже не представляла, что такое поистине паршивый день. Не знаю, как начать с ним разговор про всё, что произошло сегодня, но самое главное – я и сама ещё не знаю, что думаю по этому поводу.

– Новое жилище у нас ни к черту, ― подвожу итоги, оглядывая дырявые стены.

– Это тебе не Форд с мягкими кроватями и гардеробной.

– И завтраки, наверное, тут не подают в постель.

– Ага… И уборка вряд ли по два раза на день приходит, так что не вздумай демонстрировать, что ела на ужин.

– И Руд с утра не будет читать нам морали о том, как неприлично спать вместе…

Несколько минут мы молчим, прислушиваясь к щелчкам мигающей лампочки, но я всё же задаю вопрос, что так не любит Прим:

– Как думаешь, они ещё живы?

– Я уже говорил тебе Дэла, я не думаю об этом, иначе можно свихнуться от собственных мыслей.

Я пристально смотрю ему в глаза, а он еле касаясь проводит кончиком пальца по ссадине на губе и синяку под глазом.

– Как ты можешь так жить? Думая только о себе и только о сегодняшнем дне… Неужели тебе никогда не мерещатся все, кто нас любил? Ко мне они иногда приходят в разных обличиях… Покойниками и мучениками. Иногда я вижу их и так, и так, а потом долго думаю над тем, что лучше: знать, что они мертвы и больше не терпят страх и голод, не видят войны в её прелестях, или знать, что они живы и где-то там в самом разгаре революции ждут нас. А если ждут, то осуждают ли, просматривая эти гадкие ролики в новостях? Я часто думаю, что сказал бы Джудин, который спасает жизни солдат латая их раны, когда увидел, как я расстреляла стрелков в Литоре. Или другое… Что чувствует Триш, когда видит кадры где я обнимаю тебя на глазах у всех?