По ступеням «Божьего трона»

И много наслышались мы подобных рассказов. В совокупности же они составили такую мрачную картину пережитой краем эпохи, что как-то не верилось, что одним из ее деятелей, хотя и второстепенным, был Сарымсак – этот честный, кроткий и самоотверженный человек.

Глава тридцать восьмая. Вдоль северных предгорий Тянь-Шаня от Гу-чэна до Урумчи

Задержавшись в Гу-чэне, мы прибыли в городок Джымысар уже в сумерках, но это нисколько не помешало местному китайскому чиновнику явиться к нам с требованием уплатить бадж.

– Какой бадж? За что?

– А вы зарезали барана, так по здешнему положению…

– Да ведь баран-то был наш, да и куплен не здесь, а в Хами!

– Это дела не изменяет.

Обратились за разъяснениями к сбежавшимся таранчам.

– Да какие тут разъяснения. Гоните его вон, вот и вся недолга… С нас-то он берет за всякую малость, ну, а вам-то чего ж опасаться?

Так мы и поступили, а в Урумчи мы получили официальное разъяснение, что такого сбора законом не установлено и что требование джымысарского чиновника, как произвольное, не подлежало удовлетворению.

16 октября мы продолжали наш путь и, обойдя обширные развалины старого Джымысара, вступили в лёссовую пустыню со следами арыков, былых пашен и фанз. Здесь ними были подняты карабауры (Pterocles arenarius), а несколькими километрами далее, когда за речкой Со-ца-хэ, служащей границей Фоуканского и Цитайского уездов, мы вновь вступили в карагачевый лес и густые поросли чия и различных кустарников, на долю брата выпало удовольствие славно поохотиться на фазанов (Phasianus mongolicus var. semitorquatus Sew.); наконец, уже подъезжая к селению Сань-тай, он встретил Lanius leucopterus Sew., которого и убил для коллекции.

Селение Сань-тай (в местном произношении Сан-тэй) невелико, но расположено в центре обширного оазиса, отличавшегося некогда, если судить по числу покинутых хуторов, удивительным многолюдством. Речка Нарат, орошающая этот оазис, стекает с восточного из трех пиков Богдо-ола и, по-видимому, несет довольно много воды, но последняя расходится почти целиком по арыкам и пересекает дорогу уже ничтожной струей.

В Сань-тае нам довелось впервые увидеть в работе китайскую «писчебумажную фабрику». Помещалась она на окраине селения, близ арыка, вдоль которого вырыты были ямы, исполнявшие роль квасильных чанов. В них перегнивал материал для бумаги – метелки чия и камыша, который перетирался на обыкновенной домашней мельнице в бурую массу и в таком уже виде поступал в дальнейшую обработку, состоявшую в следующем: массу распускали в чистой воде, затем выбирали на квадратное мелкое сито и, наконец, осевший в нем в виде тонкого ровного листа растительный войлок прилепляли для окончательной просушки к стене фанзы. Получающаяся таким путем бумага очень груба, ломка, буро-желтого цвета и пригодна лишь как оберточная.

За селением Сань-тай, которое мы покинули на следующий день до рассвета, оазис тянулся еще около 5 км, до речки Ло-тай, а там мы вновь вступили в пустыню – плоское продолжение далеко выдавшегося на север песчано-глинистого отрога Тянь-Шаня. Этот плоский водораздел имел в ширину около 32 км и отличался крайним бесплодием; даже кизылча (Ephedra vulgaris var.) росла тут неохотно, а чий попался всего лишь однажды, вблизи развалин постоялого двора, стоявшего на колодцах. Столь же бесплодными казались нам и передовые уступы Тянь-Шаня. Зато дальше, за ними, горы темнели от леса, который местами взбегал и на снега величественного Богдо. Очевидно, зима успела там сделать уже большие завоевания, здесь же внизу солнце еще порядочно грело, и лист хотя пожелтел, но держался на дереве.

За развалинами постоялого двора пустыня от примешавшейся к ее почве черной гальки получила еще более унылый характер; впрочем, мы уже знали, что конец ее недалек, и действительно, вскоре на горизонте ясно обозначился темный силуэт леса. Мы подходили к оазису Эр-дао-хо-цзы, названному так по речке, орошающей его восточную половину.

Центром оазиса служит базарное местечко Чжан-чин-цза, на официальном языке Цы-ни-цюань. Оно невелико, но тесно застроено убогими лачужками, среди коих оба постоялых двора кажутся царскими помещениями.

Мы свернули в ближайший из них, оказавшийся менее переполненным, но и в нем было тесно; впрочем, затруднение скоро уладилось, так как какой-то именитый дунганин, занимавший рядом две горницы, любезно предоставил одну из них в наше распоряжение.

Дунганин оказался ахуном. Он направлялся в сопровождении пяти лиц в Рум, т. е. Турцию. Невысокого роста, но довольно полный, он поражал матовой бледностью своего лица, монгольские черты которого как-то не гармонировали с большими, глубоко сидящими и необыкновенно выразительными глазами. Костюм его ни в чем не отличался от китайского; только на голове он имел вместо черной атласной белую шапочку. От беседы с нами и от предложенного ему ужина он уклонился под предлогом крайней усталости, а наутро мы только издали приветствовали друг друга.