По ступеням веры

Мы также много говорим о справедливости. Справедливость – вот что должно бы быть основой наших взаимоотношений; но мы должны понять: справедливость не начинается в момент, когда происходит распределение благ или возмездие за зло. Справедливость начинается с вѝдения великой и подлинной гармонии, которая должна бы царить между людьми, и с устремленности к ней. Она начинается, как я указал в начале моего выступления, с уважения к ближнему, будь то коллективный ближний или индивид. Справедливость начинается в момент, когда я смотрю на человека и признаю, что он имеет равное со мной право на существование, и что, следовательно, я должен обеспечить ему все то, чем стремлюсь обеспечить себя. Вот основа справедливости. Все другие формы справедливости вытекают из нее. И это, мне кажется, можно подытожить словами Евангелия: Люби ближнего, как самого себя (Мк 12:31).

Мне не нравится слово любовь, потому что оно покрывает слишком многое и в итоге мало что значит. Мы произносим: «Я люблю Бога, я люблю родных» – и сразу же: «Я люблю клубнику со сливками». И на самом деле это слово не имеет точного значения. Но если вы подумаете о словах Евангелия – что они значат? Это заповедь для самых слабых, самых ленивых и праздных из нас. Она означает: «Ты хочешь самого лучшего для себя – бери, но дай ровно то же самое своему ближнему». И если вы попробуете, то обнаружите, что это совсем не легко, потому что каждый раз, когда вы что-то приобретаете, вы должны отложить такую же сумму денег на жизнь другим. Мы в Западной Европе живем в таком изобилии, а есть страны, где люди умирают с голода только потому, что мы владеем столь многим или не делимся тем, чем могли бы поделиться. Это чудовищно, и это можно было бы исправить – пусть не немедленно, но продумывая, что́ можно сделать.

И знаете, это может быть сделано на любом уровне. Лет тридцать назад (пример не яркий, не такой уж великий, но подлинный) мне сказали, что небольшой общине в Африке нужны велосипеды и лодка для переправы через озеро. Я обратился к приходу и предложил собрать то, что мы тогда назвали «налог на грех»: всякий раз, как вы покупаете пачку сигарет, вы откладываете такую же сумму на эти велосипеды и лодку; всякий раз, что вы выпиваете стакан спиртного, вы откладываете его стоимость на ту же цель и т. д. Каждый раз, когда вы позволяете себе что-то лишнее, не необходимое для жизни, вы откладываете его стоимость. И так мы приобрели эти велосипеды и лодку. И я думаю: если бы вместо того, чтобы копить, сидеть, по русской поговорке (кажется, она существует и в английском), как собака на сене, мы были бы немного более щедры, если бы отдавали даже не равную сумму, но хотя бы разумную часть того, что тратим на излишки, мир переменился бы. И в этом была бы справедливость; не та, которую мы строим по своим вкусам и удобствам, а другого рода справедливость.

Далее, вопрос свободы. Свобода также стала политическим словом, вместо того чтобы просто определять отношения между людьми. В одном месте Ветхого Завета говорится: отпусти пленников на свободу[84]. И мы немедленно думаем о рабстве и т. д. Но понимаем ли мы, что очень многие в нашем окружении находятся в оковах, являются пленниками того, что мы называем своей «любовью» к ним? Когда мы говорим ребенку, или взрослому человеку, или группе людей: «Я знаю, что для тебя лучше, и тебе придется быть счастливым так, как я решу», – мы надеваем на них оковы. Не требуется даже попадать в страну вроде советской России, где тоталитарный режим, где одна-единственная партия определяет, что для вас хорошо или как вам быть счастливыми (это относится к семье, к работе, к Церкви, к любой организации). Я не говорю, что так не должно быть в армии; одни приказывают, другие подчиняются – это совсем другое положение. Чтобы быть эффективным, организм должен быть выстроен иерархически, должны существовать руководство и цепочка подчиненности. Но когда я только что говорил о свободе, я не это имел в виду.