По тонкому льду

Ефремовичу. Слезное такое. Все описал, до точечки. Он и заступился. Спас меня от погрома.

– Здорово у тебя получилось, – заметил Андрей.

– Боевой ты мужик, – добавил я.

– Станешь боевым, когда за горло возьмут, – сказал

Челнок.

Из своей половины вышла Наперсток. Она расцветилась тихой улыбкой и дала мне еще горяченькую радиограмму. Я встал и прошел в ее комнату, а следом за мной –

Андрей.

– Не знаешь, зачем вызвал Демьян? – спросил он.

Я не знал.

– А как твои сердечные дела?

– Ты что, осуждаешь меня?

Андрей обнял меня за плечи, подумал и ответил:

– Нет, дорогой, все мы люди. Уж лучше крутить с Гизелой, чем с такой русской, как дочь твоего Купейкина. А

Гизела, по всему видать, врезалась в тебя. Я что хочу сказать. Я же люблю тебя, черта.. Хочу сказать: гляди, не замочись!

– А я штаны закатаю повыше.

– Ты понимаешь, о чем я. Гизела, возможно, человек чистый, мужнина грязь не пристала к ней. Но вокруг нее грязь. Все эти килианы, шуманы, земельбауэры – старые развратники, переживающие вторую молодость. С ними надо ухо держать ой как! Вот об этом не забывай!

– Постараюсь, – заверил я. – Тебе буду все выкладывать.

– А теперь расшифровывай! Что там сообщает Решетов? Я сел за расшифровку радиограммы. Андрей стоял за спиной и следил, как из-под моей руки выбегали буквы, слова, строчки.

Решетов сообщал, что десантная группа, выброшенная не семнадцатого, а двадцатого, частью попала в наши руки, частью уничтожена. Один транспортный «юнкере»

подбит и еле-еле перевалил на свою сторону. Далее шла речь о том, что мой вопрос вновь рассматривался в наркомате, я восстановлен в органах и утвержден в должности начальника отделения.

Карандаш едва не выпал у меня. Я еще не успел осознать происшедшего, как Андрей сгреб меня в свои медвежьи объятия и начал тискать.

– Наконец-то, – расцеловал он меня и, смутившись, произнес: – Фу-ты... Это же здорово!

Да, это было радостное известие, о котором я долго мечтал. Приходит же к человеку счастье! Пришло и ко мне. В конце телеграммы сообщалось самое неожиданное.

Находящийся в эвакуации некий Загорулько заявил органам, что Геннадий Безродный развелся с женой, покойной ныне Оксаной, лишь после того, как узнал об аресте ее отца. Предупредил его – Геннадия – этот же Загорулько.

– Ну что? Что я тебе говорил? – вскочил я. – Помнишь?

Андрей взял из моих рук бумажку, прочел.

– Все помню, Дима, – медленно произнес он. – Все.

Кто же мог думать, что Геннадий такой подлец!

Во второй комнате прозвучал чей-то новый голос. Мы вышли и увидели связного Усатого. Высокий, седой, почти белый, с длинными обвислыми украинскими усами, он едва не упирался головой в потолок. И как только входил, сразу же торопился сесть. Вот и сейчас поставил кирпич на попа, пристроился на нем и достал кисет.

Я взглянул на часы. Ровно семь. В это время вошел

Демьян.

Окинув нас быстрым взглядом, он снял стеганый ватник, повесил его на гвоздь.

Андрей подал ему радиограмму. Демьян прочел, подошел ко мне и подал руку:

– Рад за вас, от души. Так оно и должно быть. И с десантом неплохо. Обжегся господин полковничек. Такой и должна быть разведывательная информация. А вот с Солдатом плохо. – Он повернулся всем корпусом к Усатому: –

Были у него?

– Да. Он сказал, что не может прийти. Занят.

– Не может прийти. Занят, – повторил про себя Демьян. На несколько минут воцарилось молчание. Демьян сидел поодаль от стола, опершись локтями в колени, похрустывал пальцами и смотрел в пол.

– Плохо, – заметил он после долгой паузы. – Хотелось поговорить с ним. Сейчас тем более. С Солдатом надо чтото делать.

В убежище вошел Костя с роскошным синяком под глазом.

Демьян прервал себя, задержал взгляд на Косте и спросил:

– Что это у вас?

– Приключение, товарищ Демьян.

Я понял, что Демьян еще не видел сегодня Костю, а значит, и не ночевал здесь.

– Быть может, расскажете нам?

Костя стоял посередине комнаты и стягивал с себя шинель.

– Могу доложить. Терр-акт! Покушение на мою персону. Ничего удивительного. Намозолил я глаза народу в этой волчьей шкуре, – и он бросил немецкую шинель на ящик. – Иду ночью по Крутому переулку. После проверки караула. Темень страшная. И грязь по колено. Я крадусь под кирпичным забором, выбираю места посуше – и вдруг кто-то гоп на меня сверху, точно с неба. С забора, конечно. Сбил меня с ног, но и сам не удержался, угодил в лужу и нож выронил. Я навалился на него, поддал ему в скулу, ну а он меня сюда. Карманным фонарем. . Можно было, разумеется, из пистолета его, но я не стал. Думаю: не бросится же на полицая подлец, зачем поднимать шум? Ну, потолкались мы с ним в грязи, потом я уложил его на брюхо и вот эту штучку приспособил, – Костя вынул из кармана и подбросил металлические наручники. – Лежит, сопит. «Кончай, – говорит, – продажная шкура. Но и тебе недолго осталось. Пока я буду пробираться на тот свет, ты меня догонишь». Вот это, думаю, разговор. Мужской.

Приказываю ему встать, а он лежит. Я поднял его, повернул лицом, а он взял да и плюнул мне в самую рожу. И тут я вижу, что это Хасан Шерафутдинов. Ах ты, сукин сын!