По тонкому льду

Когда я достиг ее дома, уже пала ночь. Теплая, мягкая, чарующая майская ночь. Облитый светом неполной луны город спал. Этот бледно-серебряный свет накладывал на пустые улицы, наглухо закрытые окна, запертые дома и дремлющие деревья печать грусти.

Окно в комнате Гизелы было полураскрыто. Свет не горел. Ясно слышались звуки какой-то мелодии. Гизела, видимо, сидела у «Филипса».

Когда я вошел, она призналась, что не ждала меня.

На полу стоял раскрытый коричневый чемодан, рядом с ним – тоненький дорожный матрасик, свернутый трубкой, на спинке стула разместился эсэсовский мундир, а на сиденье – хорошо отглаженные брюки.

– Мужнино наследство, – усмехнулась Гизела. – Ума не приложу, куда сбыть эту шкуру. Вы голодны?

Я сказал, что не голоден, и приступил к тому, зачем пришел. Нельзя было терять ни минуты.

– У меня к вам просьба, – начал я. – Мне хочется, чтобы вы посмотрели, как я живу.

Трудно было разглядеть без света лицо Гизелы. Наверное, брови ее поднялись.

– Это что, интересно? – спросила она, укладывая обратно в чемодан вещи.

– Нет, но все-таки...

– Я бы с удовольствием, но не уверена, что комендант не пришлет за мной машину. – Она сунула в чемодан металлический несессер и закрыла крышку.

– Когда? – поинтересовался я, сдерживая нарастающее волнение.

– Вот этого не скажу. В десять у него начнется совещание. Он разрешил мне не приходить, но предупредил, чтобы я на всякий случай не отлучалась из дома.

«Этого только не хватало», – подумал я.

– А вы не решитесь наплевать на коменданта и совещание?

– Если и решусь, то вы этого не одобрите. Не правда ли? Возразить было нечего. Почва уходила из-под ног. Я

понимал, что настаивать неразумно. Мое упорство может навлечь подозрение.

Гизела будто глядела в мою душу.

– И почему такая срочность? Почему именно сегодня?

– Да нет, не обязательно, – вынужден был ответить я.

– Ну и прекрасно. У нас еще будет время.

Я не видел другого выхода, как остаться здесь и подвергнуть себя той же опасности, которая угрожала Гизеле.

Я сел, вынул сигарету, закурил. Волноваться незачем. Не поможет.

Гизела закрыла окно, опустила маскировочные шторы и включила свет. На ней была та одежда, в которой она обычно ходила на службу. И прическа была та же – и все шло ей и нравилось мне.

Я пододвинул к себе лежавший на столе иллюстрированный прошлогодний журнал и, пытаясь успокоить себя, сказал:

– Вы правы, времени впереди много. Успеем. Лучше расскажите что-нибудь.

Гизела выключила «Филипс» и села напротив.

– Что же рассказать?

– Все равно, – ответил я, листая журнал. – О себе расскажите. Или о ком-нибудь близком. Как-то вы сказали, что с вашим отцом расправились. За что?

В глазах Гизелы мелькнула грусть.

– За чересчур разговорчивый характер.

– То есть?

– Он считал, что в свободе слова нуждается не тот, кто стоит у власти и кто поддерживает ее, а тот, кто не согласен с нею. Этого было достаточно, это его погубило.

Мы помолчали. Я перевернул страницу журнала, и на меня глянул со снимка бывший командующий 6-й армией в группе «Юг» генерал-полковник Рейхенау.

– Он убит на фронте? – умышленно спросил я, зная, что смерть этого видного немецкого генерала окутана тайной.

Гизела покачала головой:

– Он тоже жертва.

– Почему тоже?

– Я не так выразилась. Ведь мы говорили об отце. С

Рейхенау расправились как с неугодным.

– Вот как... я не слышал.

– Мне рассказал муж. Фюрер предлагал Рейхенау пост главнокомандующего. Рейхенау отказался. Потом Гиммлер потребовал от Рейхенау, чтобы тот допустил во все свои штабы эсэсовцев и слил армейские разведорганы со службой безопасности. Рейхенау ответил, что, пока он командующий, этого не случится. В январе минувшего года в штаб-квартиру в Полтаве явились три эсэсовца с личным поручением рейхсфюрера СС Гиммлера. О чем они говорили с Рейхенау, я не знаю, но через полчаса после их ухода его нашли мертвым.

– А вы не боитесь рассказывать мне такие вещи? –

спросил я.

Гизела закинула голову и звонко рассмеялась:

– У вас, мне думается, больше оснований опасаться меня.

– Вот уж нет, – возразил я.

– А почему вы заговорили об этом?

Я пожал плечами.

– Вы странный сегодня, – заметила Гизела.

Да, я был странный. Я сам это чувствовал, но ничего поделать с собой не мог.

– А вас не тянет в Германию? – спросил я, Вновь принимаясь за журнал.

– Нет, – твердо ответила Гизела. – Там нехорошо, а вдове особенно. Я не хочу иметь кинд фюр фюрер.

Оставьте вы журнал! Поднимите глаза. Почему вы такой сегодня? Знаете что, подарите мне свое фото.

– У меня нет.

– Закажите!

– Хорошо. А зачем вам?

– Я хочу видеть вас ежедневно.

– Надоем.

– А я попробую...

Я решительно отодвинул журнал и спросил:

– У вас не осталось ни капельки вина от прошлого раза?

– Хочется выпить?

– Да. Сегодня такой суматошный день. Глоточек бы...

– Надеетесь, что поможет? Глоток, я думаю, найдется.

Она встала, пошла к шкафу, и в это время за стенами дома раздались завывающие крики сирены. Произошло то, чего и следовало ожидать.

Гизела остановилась, обернулась, вслушалась. Лицо ее сразу побледнело.

– Неужели?

Я пожал плечами, взглянул на часы.