По тонкому льду

Кошельков вел себя на следствии, по выражению Кочергина, «прекрасно». В этом огромную роль сыграл «груз», привязанный к воздушному шару. В заклеенном конверте оказался лист почтовой бумаги, а на нем – зашифрованное донесение, написанное рукой Глухаревского. Кошельков расшифровал его. В донесении шла речь все о той же авиационной бригаде. Витковский поначалу пытался выкрутиться. Это вполне естественно для преступника: он хотел прощупать, чем располагает следствие, но, когда ему сделали очную ставку с Кошельковым, выложил все без утайки. В тридцать втором году его привлекла к сотрудничеству германская секретная служба.

Как и где это произошло, что вынудило его пойти на измену Родине, – это уже подробности. И не о них сейчас речь. Речь о другом: с кем он поддерживал связь, перед кем отчитывался.

При вербовке Витковского предупредили: до тридцать шестого года его никто не будет тревожить и он может забыть, что в его жизни произошли изменения. Четыре года

Витковский, являясь агентом иностранной разведки, бездействовал, а в тридцать шестом ему напомнили об этом.

Он проводил летний отпуск под Москвой и как-то решил посетить столицу. На перроне Ярославского вокзала к нему подошел незнакомый мужчина, взял его под руку, назвал по имени и отчеству и сказал пароль. Сам он представился Дункелем, и Витковский подумал, что имя это вымышленное: «дункель» – по-немецки «темный». Здесь же Витковский получил задание найти в нашем городе

Кошелькова и через него заняться разведкой строительства военного аэродрома. Дункель не предложил никаких условий связи. Он сказал: «Когда вы будете нужны, я вас найду».

Спустя два месяца, уже в нашем городе, Дункель подошел к Витковскому, когда тот возвращался с рынка в воскресный день. Он вручил ему приличную сумму денег и указал три тайника – «почтовых ящика». Первый – в стене общественной уборной в городском парке, им пользовались преимущественно летом. Второй – основной – в отдушине каменного фундамента гардероба на пляже. Им пользовались чаще всего. Третий – резервный – оказался в телеграфном столбе на выгоне, недалеко от перекрестка. В

столбе было высверлено отверстие величиной с большой палец, которое прикрывалось хорошо пригнанным сучком.

Вторая встреча с Дункелем была для Витковского и последней. Больше они не виделись. Связь осуществлялась через тайники.

Глухаревского и Полосухина Витковский ни разу не видел, не стремился к этому, но о существовании обоих знал со слов Кошелькова. Полосухин знал лишь Глухаревского.

Мы питали надежду, что на темную личность Дункеля прольет свет Кошельков, но надежды наши не сбылись.

Нет, Кошельков о Дункеле не имел никакого понятия.

Кошелькова к шпионской работе привлек, как я уже говорил, немецкий агент, которого я назвал Иксом. Это было в

Белоруссии в двадцать девятом году. По рекомендации, полученной от Кошелькова, Икс завербовал тогда же Глухаревского. В тридцать третьем Икс был арестован, осужден, но свою сеть не выдал.

Оставалась последняя надежда «познакомиться» с

Дункелем – встретить его у одного из тайников. Но и она разрушилась. После первого вызова Полосухина на допрос

Витковский опустил в резервный тайник короткую записку с предупреждением о грозящей опасности. Записки этой в тайнике мы уже не обнаружили. Надо полагать, что или сам Дункель, или его доверенный своевременно извлекли ее оттуда. Ничего не дали и организованные нами засады у всех трех тайников. Дункель не появлялся.

Короче говоря, шеф захваченной нами четверки ускользнул. И узнали мы о нем лишь то, что знал Витковский. По его словам, Дункель был русский. Во всяком случае, ничего инородного ни в его речи, ни в его облике не подмечалось. Обычный, ничем не отличающийся от других человек среднего роста, с правильными мужественными чертами лица, не старше сорока лет, глаза темные, скорее, карие, такая же и шевелюра, не особенно густая, с пробором сбоку. И все...

24 апреля 1939 г.

( понедельник)

За день до отчетно-выборного партийного собрания

Безродный неожиданно изменился. Он стал подозрительно общителен, разговорчив и даже любезен. У него появилось желание заглядывать в кабинеты начальников отделений, рядовых работников, где его давно уже не видели, завязывать разговоры, угощать всех папиросами и, к удивлению многих, даже рассказывать анекдоты.

В читальном зале библиотеки, непосредственно перед собранием, он толкался среди «простых смертных», переходил от одной группы к другой.

Дим-Димыч сказал мне:

– Быть глупцом – право каждого, но нельзя этим правом злоупотреблять. Он старался стать глупцом большим, чем настоящий глупец.

Возразить было нечего.

Собрание открыл секретарь бюро отдела Корольков ровно в восемь вечера.

Первой неприятной неожиданностью для Безродного, испортившей ему настроение с самого начала, явилось то, что его не избрали в президиум. Его кандидатуру никто не предложил, хотя он и сидел на виду у всех.

В президиум попали: Зеленский, Брагин, Осадчий, состоявший на учете в парторганизации этого отдела, Корольков и я.