По тонкому льду

– Они и не собираются доказывать. Это должен сделать я.

– Действительно сложное положение, – согласился я.

– Фомичев заверил, что сам займется этим делом. А

пока что написал в ЦК. Своего я добьюсь.

Я смотрел на Дим-Димыча и думал: «Небось на сердце у него кошки скребут. Ему тяжело и больно. А ведь об этом не догадаешься. Говорит он без всякой горечи и, что прямо удивительно, со свойственным ему юмором».

– Ну, а, честно говоря, настроение как? – допытывался я.

– Настроение у меня особенное.. Чего-то жду. Понимаешь, не верю, что так вот все и кончится, что никогда больше не вернусь к вам. – Дим-Димыч смутился. – Ну, к делу.. Не верю! Иногда забываюсь, и кажется, будто еще работаю с вами, думаю над какой-нибудь старой операцией. Или вот над этой, связанной с Брусенцовой. Тогда в

Москве увлекся, бросился вместе с Плавским за «эмкой».

И только потом понял, что вел себя как мальчишка. То есть легкомысленно присвоил себе чужие полномочия.

Ну, ты понимаешь... – Дим-Димыч растерянно посмотрел на меня, опустил голову. – Но ты не ругай меня. Так уж получилось... Думаю, не во вред делу.

– Нет, конечно, – подбодрил я его, – другого выхода не было.

В начале разговора и особенно теперь меня беспокоила одна мысль: в какой роли должен выступать Дим-Димыч во всей этой истории с Плавским? Работу мы до последнего момента вели вместе, а теперь он должен был отойти, отойти в силу формальных причин. И я обязан сказать ему об этом. Честно и определенно. Дима уже не сотрудник органов. И хотя в последней операции принимал непосредственное участие, все дальнейшее должно проходить без него. Такова логика.

– Плавский знает, что ты... – начал я осторожно.

– Теперь знает. Вначале неловко было навязывать человеку свои заботы. А после погони за «эмкой» сказал.

– И как он отнесся к этому?

– Никак. . По крайней мере ничем не проявил перемену, если она и произошла.

– Я должен тебя предупредить... – проговорил я, подбирая слова полегче и потеплее. – Немного неловко получается. . Плавский да и другие могут неверно понять твои намерения сейчас.

– Почему неверно? – искренне удивился Дим-Димыч.

– Ну.. я имею в виду.. формальную сторону. У каждого человека есть дело, занятие, что ли. . А просто так ведь никто не станет, например, вмешиваться в работу какогонибудь учреждения, да и не разрешат ему. Везде есть свои планы, намерения, наконец соображения. Ты понимаешь меня?

– Понимаю, – упавшим голосом произнес Дима. – Все ясно и просто как день, что тут не понять!

Мне от души было жаль друга. Своим предостережением я убил все радостное, что еще теплилось в нем, и в то же время осознавал правоту совершенного. Увлекшись, Дима мог допустить опрометчивый шаг, последствия которого легли бы страшным бременем и на все дело, и на него самого.

– Значит, отойти мне? – глухо выговорил Дим-Димыч.

В тоне, которым он произнес эти слова, была еще какая-то надежда на мою сговорчивость.

– Да, – отсек я одним словом.

Он сидел, чуть сгорбившись и опустив голову. Еще несколько минут назад, рассказывая о преследовании «эмки», друг мой смеялся, шутил, а теперь поблек. Я встал, подошел к нему и обнял за плечи.

– Терпенье, Димка!

– А ты думаешь, я еще не натерпелся, – невесело усмехнулся он. – Или норма установлена выше?

– Выше, – в тон ему ответил я.

Мы еще долго сидели и говорили, но уже не о деле, а о всякой всячине. Дим-Димыч никак не входил в свое обычное настроение и, только когда неожиданно вернулся к воспоминаниям о поездке в Москву, оживился, стал хвалить Плавского, мол, умен, сообразителен, быстр в решениях, горяч. Ему следовало бы родиться контрразведчиком.

– Все мы рождаемся одинаковыми, – заметил я. Мне казалось, что Димка приписывает Плавскому качества, которыми тот не обладает.

– Парень – цены нет!

– Так уж и нет, – подкусил я с какой-то досадой.

Восторг, с которым Дим-Димыч отзывался о Плавском, вызывал во мне, как ни странно, чувство ревности.

13 сентября 1939 г.

( среда)

В моей жизни наступил период неожиданностей. Сегодня утром – звонок Кочергина:

– Зайдите ко мне!

Когда я предстал пред ясные очи начальства, Кочергин без предисловий сказал:

– Майор Осадчий распорядился предоставить вам пятнадцатидневный отпуск.

«Майор Осадчий распорядился!» Так мог сказать лишь такой человек, как Кочергин. Капитан Безродный преподнес бы все иначе – так, как оно и было на самом деле: «По моему настоянию майор Осадчий решил дать вам отпуск».

Кочергин так не сказал. Но я отлично понимал, что если бы не его ходатайство...

Это был поистине дар небес. Это было так же неожиданно, как и отправка на Дальний Восток.

– Отпуск без выезда, – добавил Кочергин. – Вы можете понадобиться в любую минуту. Положение такое.. сами понимаете.

Я кивнул и помчался к себе передавать дела, а потом домой. «Отдыхать! Отдыхать! Отдыхать!» – твердил я про себя и улыбался. Точно знаю, что улыбался.

Но вот как отдыхать – я еще не знал. «Потом, – решил я, – посоветуюсь с Димкой, что-нибудь придумаем».