По тонкому льду

Москва ничем не обнадежила его. В наркомате заявили, что вопрос о реабилитации его по служебной линии якобы целиком и полностью зависит от восстановления в партии, в то время когда здесь, в парткоме, ему было сказано, что вопрос партийности может рассматриваться лишь после реабилитации его как чекиста.

Я знал, что сбережений Димка не имеет и никогда не имел. На какие же средства он живет в Москве? Где нашел приют?

Эти вопросы я задать не успел. Он звонил с центрального телеграфа, и времени было в обрез.

Я лишь успел сказать ему, что надолго уезжаю, что нам надо повидаться в Москве, и попросил дать свой адрес. Дима сказал, чтобы я предупредил его телеграммой до востребования на Главный почтамт. .

Я действительно уезжаю. Уезжаю неожиданно и, возможно, надолго. Я еду навстречу опасностям, на Дальний

Восток. Там идет, как мы ее называем, малая война. Но она, как и большая, как и всякая война, не обходится без жертв.

Японские самураи, эти кладбищенские рыцари, не извлекли уроков из прошлогодних событий в районе озера

Хасан. В мае они вторглись в пределы Монгольской

Народной Республики на реке Халхин-Гол. Оставаться в стороне мы не можем, не имеем права. Я еду в распоряжение штаба армии. До Москвы поездом, а оттуда самолетом. Сегодня, в начале десятого вечера, оплетенный скрипящими ремнями нового снаряжения с этаким вкусным запахом, я распрощался с Кочергиным и пошел домой.

По дороге вспомнил о носовых платках. Когда бы я ни ездил, всегда забываю о них. Не забыть бы теперь. Надо вынуть из шкафа хотя бы дюжину и сунуть в чемодан.

Открыв дверь, я в смущении остановился: теща, опустившись на колени перед совершенно пустым углом, усердно молилась. Осеняя себя крестами и отбивая поклоны, она нашептывала слова молитвы, вплетая в нее мое имя. Странно. До сегодняшнего дня я не замечал в ней религиозных настроений. И разговоров никогда на эту тему в семье не было. Странно... Скорее, даже забавно!

Я тихо попятился, забыв о носовых платках.

В столовой была Лидия.

– Уже? – спросила она.

– Да, пора.

Лидия все эти дни держалась бодро.

– Иди сюда... – тихо позвала она и села на диван.

Мне казалось, что Лида хочет сказать мне что-то значительное, необычное, но она ничего не сказала, а склонила голову к моему плечу и заплакала.

– Не надо, Лидуха... Все шло так хорошо... – начал было я, но тут Максимка соскочил с качалки и подбежал к нам. Он с полдня готовился к моим проводам, но, вконец измученный ожиданием, забрался в качалку и позорно уснул. Я поцеловал жену, сына, посмотрел на часы и встал. Пора! Машина Кочергина стояла у дома.

На вокзале ожидали Фомичев, Хоботов, Оксана, Варя.

Фомичев был в полной военной форме со знаками различия капитана. Усердно начищенные сапоги отливали зеркальным глянцем.

На Хоботове сияла белизной тщательно отглаженная сорочка. Ее ворот и черный галстук плотно облегали могучую шею доктора. Аккуратно сложенный пиджак он держал на руке.

Настороженная и чем-то озабоченная Варя Кожевникова стояла, обняв Оксану. А Оксана в легком, раздуваемом ветерком ситцевом платье без рукавов, с глубоким вырезом на груди и спине выглядела лучше и наряднее всех.

– Как настроение? – деловито осведомился Фомичев.

– Бодрое! – громко ответил я и тут же отметил про себя, что это слово не вполне точно передает мое состояние.

Именно бодрости я и не ощущал. Я бодрился, но это не одно и то же.

– Возвращайтесь капитаном, – пожелала Варя.

– Совсем не обязательно, – заметил Хоботов. – Живой лейтенант тоже неплохо. Не так ли, Лидия Герасимовна? –

обратился он к моей жене, беря ее под руку.

Лидия через силу улыбнулась.

У входа в вагон остановились. Хоботов подошел ко мне вплотную, зацепился за мой поясной ремень толстым волосатым пальцем и заговорил:

– Всякая война – испытание, мой друг. А испытания, если хотите знать мое мнение, только и определяют настоящее место человека на нашей беспокойной планете. Испытания – самая верная мера значимости человека и его дел. О’Генри, которого я люблю, сказал очень точно: тот еще не жил полной жизнью, кто не знал бедности, любви и войны.

– Хорошо! – воскликнул Фомичев, внимательно всматриваясь в доктора, с которым познакомился несколько минут назад. – Что же можно добавить? Бедность

Андрей Михайлович хлебнул в свое время, с любовью его познакомила Лидия Герасимовна, остается познать войну.

Максимка цепко держал меня за руку, внимательно заглядывал в лица моих друзей и напряженно слушал, полуоткрыв рот.

– Ты почему не смотришь на меня? – спросил я Лиду.

Жена смущенно опустила голову. Я давно не видел ее такой растерянной и немного жалкой.

«Нет! Любит меня Лидка!» – подумал я, вспомнив давний разговор с Дим-Димычем.

– Слушайте меня! – заговорила немного властно Оксана. – Один умный человек сказал, что любить – это не значит смотреть друг на друга, а смотреть только вместе и в одном направлении, – и тут она прямо посмотрела в глаза

Вари.

– Здорово! – заметил я и обнял Лидию. – Ты согласна с этим?

Лидия подняла лицо с влажными глазами и прижалась ко мне.

В колокол отбили два удара.