По ту сторону фронта

В это время снаружи раздался топот, и через секунду, сильно толкнув двери, влетел раздетый, запыхавшийся радист Топорков. Все с удивлением уставились на него. Несколько мгновений Топорков молча глядел на присутствующих широко раскрытыми глазами, потом бессвязно выпалил:

– Товарищи! Дорогие! Срочно давайте ко мне!.. Совинформбюро… Сталинград! – и тотчас выбежал.

На секунду в землянке воцарилась тишина, а затем все сразу, толкаясь у двери, устремились наружу.

Крепчал мороз; под ногами, предвещая вьюгу, курилась легонькая поземка, а командиры, раздетые, без шапок, не обращая внимания на стужу, со всех ног бежали по утоптанной стежке к землянке Топоркова. Около нее уже толпились партизаны, шумно беседуя, высказывая догадки и предположения.

Плошка мерцала посредине стола, слабо освещая взволнованное, радостное лицо Топоркова. Торопясь, он трясущимися руками закреплял концы провода на маленьком репродукторе, которым часто пользовались, коллективно слушая радиопередачи.

В землянку набилось так много народу, что можно было только стоять не двигаясь. Все напряженно молчали, слышалось лишь взволнованное дыхание нескольких десятков людей.

– Сейчас… сейчас, товарищи, только тише, – предупреждал Топорков. – Вот… слушайте. – И он усилил громкость.

Из репродуктора послышался знакомый голос диктора: «В последний час…» Нервная дрожь, точно электрический ток, прошла по людям. «На днях наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Сталинграда…»

– Ура!.. Победа!.. – не выдержал кто-то из партизан.

– Цыц, непутевый!

– Тише! – оборвали его.

«…обе железные дороги, снабжающие войска противника, – продолжал диктор, – расположенные восточнее Дона, оказались прерванными. В ходе наступления наших войск полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизия противника. Нанесены большие потери…»

– Братцы! Да что же вы молчите… – раздался все тот же ликующий голос.

– Да дай же дослушать, а тогда ори сколько влезет!

– Замолчите же, ради бога!

«…Захвачено за три дня боев тринадцать тысяч пленных и триста шестьдесят орудий».

– Ур-ра-а!!!

Теперь никто не был в силах сдержать ликование. Многоголосое «ура», возникшее в землянке, как порыв могучего ветра, выплеснулось наружу, понеслось по лесу, прогремело, как победный салют, и подняло на ноги весь партизанский лагерь.

– Ты записал? – спросил Добрынин Топоркова, когда в землянке остались одни командиры.

– Все записал, слово в слово, – ответил тот.

– Давай сюда! – потребовал Добрынин. – Командиров и парторгов в землянку… в штабную… там места хватит…

– Может быть, бюро созовем? – предложил Пушкарев.

– По-моему, не стоит, Иван Данилович, – улыбаясь, сказал Зарубин, – решать-то нечего. Без нас решили. А вот с народом побеседовать надо.

– Как «без нас»? – спросил Пушкарев. – Нет, батенька, в этой победе и наши труды заложены! Сколько мы эшелонов за один только ноябрь под откос пустили? А?

– Восемь! – твердо сказал Зарубин.

– А последний, со снарядами?..

– Я его не считал.

– То-то! А сколько раз рвали полотно?..

– Много.

– А фашистов сколько перебили? Нет, батенька мой, тут и наши труды есть! Так сейчас и надо рассказать людям.

– Да, согласен, это, пожалуй, правильно, – сказал Зарубин.

Около штабной землянки уже собирались командиры, парторги. Дедушка Макуха, кряхтя, закреплял на ногах лыжи.

– Сколько тебе лет, папаша? – спросил его Толочко.

– Двадцать пять, вот сколько, – ответил старик, притопывая ногами и пробуя крепление.

Все дружно расхохотались.

– Когда же ты изволил на свет появиться? – поинтересовался Веремчук.

– В Октябрьскую революцию. От нее и счет веду. Так что тебе ровесник.

Вновь раздался смех.

– Ты куда лыжи навострил? – недоуменно спросил старика Пушкарев.

– На передовую заставу.

– Зачем?

– Новость понесу… насчет победы…

– Что же это, никого моложе не нашлось? – вмешался Зарубин. Бойко объяснил, что он хотел отправить ординарца на заставу, но Макуха очень просил послать его.

– Товарищ майор, – взмолился дед, – ты уж по старой дружбе уважь старика, я сам хочу рассказать. Ведь на заставе ребята из нашего отряда.

– Ну что ж, раз сам назвался, иди.

Макуха резко оттолкнулся палками и бодро зашагал вперед.

2

Как-то днем в конце декабря Костров и Снежко отправились на лыжах в леспромхоз. Сначала шли просекой, ровной и широкой, а потом свернули в лес. Путь держали строго на юг. Примерно через час выбрались на покрытую снегом проселочную дорогу. И хотя последний снег выпал дня три назад, на дороге не было заметно никаких следов движения. Это позволяло партизанам идти не задерживаясь, без особых предосторожностей.

Снежко шел впереди крупным, размашистым шагом, и капитан Костров с трудом поспевал за ним.

«Лыжи у него, что ли, легче?» – думал Костров, следя за быстрыми, стремительными движениями товарища, но, всмотревшись, убедился, что лыжи у них одинаковые. Потом Кострову показалось, что на лыжах Снежко крепление лучше. И вдруг он понял: «Это возраст. Снежко двадцать пять, а мне сорок. Вот в чем причина».