По ту сторону грусти (СИ)

- Обещаю. Пока. Попробуем так разобраться. Но если что, сама понимаешь... тут вообще всё сложно. Например, как ты человека без подготовки за собой протащила. Даже страшно становится. Это сколько силищи надо иметь и откуда она у тебя. От кого? Ты говорила, что генерал тебя последнее время не очень-то визитами балует, а свято место пусто не бывает. В общем, take care. Извини, надо бежать!

Она сорвалась с места и кинулась к своему особо удобному и особо редкому, как зверь из Красной книги, автобусу, а Алеся побрела домой, по знакомой лестнице на холм, еле переставляя ноги.

Действительно, так жить нельзя. На выходных положено отдыхать, а не уматываться. Дебильный организм. Она поймала себя на мысли, что недоумевает почти как Роберт Локамп из-за Пат у Ремарка: ни пули, ни осколка, никаких внешних повреждений, но она почему-то умирает.

"Брось, Алеся, сколько можно, ты ведь не железный Феликс", - устало подумала она. Хм. Любопытно. Это ей мама всегда говорила, когда она канючила и жаловалась, что не успевает то, не хватает сил на это. А ведь у реального Феликса организм тоже был не железный, отнюдь: наоборот, не дай Бог - зато он был псих, а такие на одной ментальной тяге функционировать могут. Жалко, что она не псих. Хотя сейчас она всё больше в этом сомневалась.

Алеся в буквальном смысле не понимала, что творится. Рано было говорить "с её жизнью", два дня - период смехотворный. Но уже настораживающий.

Глава пятая

Испытание

Голубиной сизостью оделось небо, и на город беззвучно опустилась роса мельчайшей мороси. Она затемнила плитку тротуаров и приглушила звуки. Тише казались шаги прохожих, монотоннее игра оттенков: давно знакомый нежно-серый, бежевый, кремовый - цвета столицы. Тепловатый дождливый воздух наполнял лёгкие влажностью.

Хотелось поставить жизнь на паузу. Возможно, даже забыть о том, что существуют тонкие материи. Оставить некий минимум, необходимый для творчества. И ещё, может, капельку удачи. И... вообще вернуться в прежний знакомый Минск?

Она устало усмехнулась краешком рта. Для такой экспозиции подходит чёрный. Для такой погоды - глухость воротничка. А ещё, когда сплин разливается по городу бесшумными реками, хочется замедлить шаг, но, пожалуй, не ей: рождённый летать ходить не может - и Алеся ласточкой понеслась мимо неторопких прохожих.

Ей можно было не спешить, да и выйти позже, и пройти всего пару кварталов до собора Пресвятой Девы Марии. Но она цеплялась за собственные символы, дышала ностальгией - и поэтому отправилась с пересадками до Круглой площади. Немного шагом до Золотой горки - и вот она спешит по ступенькам к белому кораблю, костёлу Святого Роха. Он маленький и уютный, и сегодня там служит отец Стефан, в обыкновенной своей манере, проникновенной, пробирающей до глубины души. После его проповедей становится стыдно. Больно за то, что ты до сих пор не исправился, ведь ты же можешь, можешь, ты солдат, но в ранце твоём лежит маршальский жезл, не ощипывай свои же крылья, не будь равнодушен и безалаберен, ах!.. Ничего, вот после этой мессы ты станешь чуточку лучше, чем был, это точно. После того, как послушаешь отца Стефана, хочется "хоть сегодня, хоть сейчас, сделать что-нибудь прекрасное".

Алеся сидела на привычном своём месте, в серединке, ближе к левому нефу. Она замирала прямо, словно гвардеец перед лицом императора, и перебирала чёрные чётки, и по дурной привычке кусала губы, и у неё опять предательски щипало в глазах, а в груди пронзительно ныло. Но она томительно сознавала, что сегодня не заплачет, и что даже слова Евангелия проходят мимо. Её терзал неразрешённый вопрос, не растворяемый даже светом мессы, вопрос, который она должна была распутать сама. Но и намерение с каждой нотой органа крепло, она наполнялась поэтической суровостью. Ведь нужно, с Божьей помощью, наконец разобраться.

Она вышла за ограду и начала спускаться по сумеречной лестнице в безмолвии. Она в тот момент не думала вообще ничего. По крайней мере, не думала словами. Но была полна решимости.

Только спускаясь в метро, она ухмыльнулась вполне прозаически: "Ну погоди у меня, Штирлиц ты этакий". И потом снова мысленно замолчала до самой Немиги, продолжая перебирать чётки прямо в вагоне.

Дома её встретила тишина. Алесе показалось, что очень важно сохранить её, можно лишь добавить отдельные ноты: кошачья поступь, шипение кипятка, звон блюдца. Вечер нужно было скоротать, и Алеся заварила чай. Потом ей подумалось, что "Грустный мотив" Роберта Фарнона не будет таким уж нарушением, и к потолку, сплетаясь с паром от чашки, потекли тихие протяжные ноты саксофона. Затем она даже открыла ноутбук и написала Лоре. Та, вполне естественно, в беседе нашла больше удовольствия, чем в выполнении задания горячо любимого колледжа, и они покружились в опасной близости от того, кого Алеся подстерегала этим вечером: ведь они по сговору читали одни и те же книжки и делились мыслями. Но разговор их не зашёл слишком далеко. И хорошо, потому что сегодня Алеся ощущала себя в засаде.