По ту сторону грусти (СИ)

- Я люблю тебя, - прошептала Алеся и приникла щекою к его щеке, и снова вдохнула глубоко и ощутила тот давний запах - южная степь, и что-то ещё летнее, солоновато-морское.

- Я люблю тебя, - тихим эхом отозвался он.

И мягко коснулся носом её ушка, пощекотав бережным тёплым дыханием, и поцеловал в шейку, совсем близко к маленькой золотой серёжке, и повёл полураскрытыми губами по щеке. Алеся чуть выгнулась, закрыв глаза, словно для полёта, точно сердце своими ударами приподнимало её в воздух - и Юрий Владимирович, придержал её за спинку, накрыв ладонями лопатки, будто хотел удержать, не дать прорваться крыльям, и привлёк к себе, а Алеся обвила руками его шею, и губы их встретились в поцелуе.

Никогда прежде такого не бывало, но теперь для Алеси окружающий мир действительно канул в небытие, в душе её взвихрились искры высоким, победительно-ярким фонтаном, и, медленно осыпаясь, тысячей незримых иголочек блаженно ожгли изнутри. И нахлынуло, затопило могучей медленной волной липово-золотое тепло, и сладко было, и страшно, и жадно, и голова кружилась, и хотелось ещё. У неё дух захватывало, как на высоких качелях, она дивилась Юрию Владимировичу, его нежности, пылкости, восторгалась им и его страстью, и пугалась, и благоговела.

Никогда он не целовался так отчаянно, даже юношей, никогда не звучал для него поцелуй такой сложной, пронзительной мелодией: и счастье неимоверное, и душевная боль, и надежда... И слово "никогда", прежде страшное, теперь звучало гимном несравненного момента - и величайшей свободы: от бренного, измученного тела, от партийных дрязг, от человеческой низости, от горечи поражения. Юрий Владимирович и сам не думал, когда, оробев на миг, обнял Алесю и коснулся её юных, чистых губ, сомневаясь, сможет ли он выразить это непростое чувство, больше всего напоминающее почтительное восхищение - не думал, что в такой момент он коснётся вечности: и не холодной, отчуждённой - а светлой и исполненной триумфа.

Если бы это были мысли, подобное состояние было б невозможным, если бы чувства - то они бы хлынули рыданием из-за своей чрезмерности, но сейчас Юрий Владимирович ощущал совсем другое: будто вся эта лавина вырывается светом из его груди, и охватывает Алесю, и брызгами озаряет всё вокруг.

И в какой-то момент им обоим показалось, что контуры их тел размылись, как свежая акварель, и слились воедино. И возвращаться пришлось долго, с трепетными словами, прикосновениями, объятиями. Они оторопели и притихли от только что испытанного, и разговаривали шёпотом. И обратно отправились в молчании, зато держась за руки, торжественные, лёгкие и искристые внутри.

На крыльце у самой двери стояла Габи и озабоченно показывала на часы, качая головой. Мельком на неё взглянув, Алеся последний раз приникла к Юрию Владимировичу:

- Буду скучать по тебе. Надеюсь, скоро встретимся.

- Но не слишком.

- Ну что ты, во сне ведь... а своих дождись. Ничего, время быстро пролетит. - Она потянулась и нежно, долго поцеловала его в шею. - Ты самый лучший, Юрочка. Желаю, чтобы всё у тебя было хорошо.

- И у тебя пусть тоже... Ладно, пойду я.

Она мягко и легко выпустила его из объятий, почему-то не чувствуя уже смертной тоски, и видела, как он поднялся на крыльцо и помахал ей рукой, и донеслись до неё последние слова: "Счастливый путь!" - и она ощутила, как её тянет назад медленным, мощным потоком, а вокруг всё уже рассеивалось и мерцающе плыло.

Эпилог

На круги своя

***

Москва-река, теперь она почему-то - так решила. Холодные серые волны над нею, тонкие и прозрачные. А на берегах и в городе снег, снег везде. Падают и догорают на морозе кисти рябин. Такая стужа, что и шапку не снимешь. И, по-хорошему, река тоже должна быть скована льдом. Но нет, плещется вода над нею, перекатываются слабые волны - словно растопленные дыханием. Хочется задышать посильнее, чтобы разогнать их. Надо же, получается. Наползает какая-то тень, вроде человек, сквозь толщу воды голос - кто-то на лодке? А волны разгоняются и бледнеют, и исчезают вовсе, и почему-то возникает перед глазами потолок. И тени теперь две. Смутно знакомые. Пока что смутно.

- Да ты в своём уме, что ты с собой сделала?! - шёпотом кричит одна в ужасе.

- Что происходит? Боже, чертовщина какая-то! Вызовите врача! - беспомощно восклицает вторая.

Нет - второй. И снова мундиры. Хотя нет, эта униформа из другой жизни, совсем.

Откуда-то доносится кошачье мяуканье. Стоит странный запах: смесь церкви и цветочного магазина.

Теней становится больше, они обретают человеческий облик. Весьма знакомый. У них нелепые испуганные лица. Хотя нет, нелепость придают покупные розы и герберы в руках, у всех такие стандартные.

И тут раздался спокойный голос:

- Влада, объясни мне. Что тут происходит? Почему здесь вся партия с вениками в руках?

Это был её, Алесин, голос.

И тут же зазвучал другой - густой, бархатом заполняющий воздух вокруг, попадающий наконец-то в лёгкие:

- Извините, товарищи, дайте пройти.

И все благоговейно расступались, шушукались, отстранялись плавно, но почтительно.

На лоб ей легла рука - тёплая, тяжёлая, как медвежья лапа.