По ту сторону грусти (СИ)

Слова выходили на выдохе почти без голоса. А нужно ли? Она не щупала, не прижимала ладонь, но ощущала, как у него бьётся сердце. И от этого жальче становилось Юрия Владимировича, и она всё гладила, гладила, успокаивая.

Он глухо пробормотал:

- Мусечка...

То, как он перед этим едва слышимо простонал на одной ноте, буквой М, наводило на мысль, что хотел он произнести - "мамусечка". И от этого у Алеси защемило сердце. Ведь кто он? Просто сиротка. Мальчик, рано оставшийся без мамы. И никто не смог ему дать то, что он постоянно искал, тайно и стыдливо, настолько скрытно, что даже не осознанно - ни честолюбивая красавица Нина, ни бедная, смертно запуганная милая Таня...

- Хороший мой... Всё прошло... всё хорошо...

Платье её было бы совсем строгим, если бы не декольте. Он поцеловал её изнеможённо, куда мог дотянуться - в грудь, смазанным таким поцелуем, так что на самом деле вышло, что он приложился к её серебряному кресту. Кожа и металл - воедино.

Она знала, что допускает вольность. Но касалась губами его вспотевшего лба, и всё ещё вялых, бледных щёк, проводила пальчиком по бровям. Обнимала. Он приник в полном молчании, даже не трогал её узкую спину, просто прижался.

В конце концов заговорил. Чуть слышно, покаянным тоном. Казалось, нелепым, неестественным будет всё, что он скажет после этого происшествия. Но Юрий Владимирович тихо произнёс, всё ещё уткнувшись ей в шею:

- Я люблю тебя.

Алеся уже не плакала, просто мигала горящими, усталыми глазами. Просто снова его погладила и поцеловала в макушку, надолго приникнув, прижимая к груди его голову, и зачем-то прикрыв мантильей - хотя кого тут стесняться. Умиление - снова выплыло слово из памяти.

Защитить бы его - оградить от врагов, отнять у смерти. Теперь и навсегда.

Они молча выходили со двора в те декорации и фоновый шум, что снова включился и забрезжил, словно кто-то нажал на кнопку: люди, шаги, отзвуки музыки. Алеся, сгорая от стыда за свой жалкий лепет, попыталась обратиться к нему по имени-отчеству, потупившись, заплетающимся языком, но Андропов её прервал и тихим серьёзным голосом попросил:

- Называй меня Юра. А то обижусь.

Алеся покраснела и прошептала:

- Юрочка... - И снова обняла его, теперь уже сама прильнув к его груди.

И он снова её поцеловал, в лоб, возле линии волос. Какие всё-таки губы у него, робкие, нежные.

- Нам надо домой зайти. Пошли.

Они свернули на узкую каменную улицу Францисканскую, добрели до улицы Святого Николая, поднялись обратно в квартирку.

- Приляг.

Андропов повиновался беспрекословно.

Алеся ушла на кухню и принялась греметь посудой и шуршать бумагой. Ещё она что-то бормотала себе под нос, как одинокий человек, чьи монологи властно пробиваются звуком из ватной тишины: пускай притишенно, обрывками и с хрипотцой старой пластинки, как всегда бывает, когда в основном - всё время молчишь.

Ну вот, пакетики, настало ваше время. Не зря вы заняли место фена, и джинсов, и чего-то там ещё. И всё-таки дура. Нет, чтобы сразу сделать. Но кто ж знал. Это с самого начала рассматривалось как чрезвычайное средство. Вот только кто мог подумать, что ЧП, к которому умственно она была готова, так сильно ранит душу, в несколько минут измотает.

Она принесла горячую чашку - похоже на чай. Андропов приподнялся.

- Это надо выпить?

Боже, какой он послушный, какая готовность.

- Да. Только это горько. Извини, но с мёдом или сахаром - нельзя.

Ну, не очень-то и хотелось. И не очень-то ему это полезно, если откровенно.

- Ой, подожди!

Она сорвалась и убежала на кухню, оттуда вернулась с такой же чашкой.

- Тебе-то зачем?

- Для профилактики. Это общеукрепляющее, а я перенервничала. И у меня тоже проблемки есть, ну, я рассказывала, так что - пусть...

Юрий Владимирович взял чашку и отхлебнул пару глотков. Действительно, будто полыни в кипятке развели. Хотя какая там полынь, со следующего глотка проступила вся палитра: и душица, и брусничные листья, и можжевельник, и бузина, и шиповник. Странным образом всплывали в голове названия трав, давно не виданных и уже абстрактных. Алеся храбро пила вместе с ним и морщилась.

- Крепкое у тебя зелье.

Он поставил на тумбочку пустую чашку.

- Ещё бы, но зато эффект какой.

Она многозначительно подняла палец. Немело усмехнулась, нарочито поводя бровями.

Им обоим было до сих пор неловко, и стеснение это лишь постепенно рассеивалось в воздухе, в словах и взглядах, но на самом деле - переступили порог, всё было вроде бы так же, но, кажется - по-другому. Так бывает, когда снимают кино: словно другая плёнка или фильтр...

- Я надеюсь, он быстрый, этот эффект?

- Ну...

- Хорошо, полчаса. Максимум час, - с неожиданным упрямством, хотя и спокойно, заявил Андропов. - Но я хочу в город. Мы же видели очень мало, а вдруг у меня не получится потом сюда попасть?

Она вздрогнула: вот оно.

Боязнь не успеть.

Нет, к чёрту: это фраза без задней мысли.

А ей разве самой не беспокойно? Да с самого утра только и думает: только бы ладнее сочинить этот день, густо, красиво вписать в него самое лучшее.