По ту сторону Нила

Стоял конец января 1884 года. Натаниэль Уильям Фредерик, восьмой граф Эшкомб, бродил по голым Девонширским скалам, лишь кое-где покрытым дрожащей на ветру мерзлой травой. Рядом с ним, заливаясь лаем, прыгала небольшая свора самых разных собак, начиная от сеттеров и спаниелей и кончая веймарскими легавыми. Где-то внизу оглушительно рокотали пепельно-серые волны, разбиваясь о красный камень скалы. Холодный ветер со стороны моря трепал темные волосы на голове графа, играл концами его шарфа и полами распахнутого пальто. Здесь, в Девоне, начало зимы редко бывает суровым. Самые сильные морозы приходятся на конец января и начало февраля. Иногда даже выпадает снег.

Внезапно его любимица Белла, мраморно-серая веймарская легавая, села, понюхала воздух и, направив на хозяина испуганные янтарного цвета глаза, жалобно заскулила. Граф нагнулся и нежно погладил ее по голове.

– Все хорошо, девочка.

Белла взглянула на него будто с сомнением, однако тут же вскочила и побежала за сворой. В другой день граф бросил бы собакам для игры одну из валявшихся под ногами веток, однако сегодня у него не осталось сил даже на это. Тело будто бы налилось свинцом. Он сделал еще несколько шагов, с трудом переставляя ноги, и тяжело опустился на валун почти на самой вершине скалы.

Некоторое время граф сидел неподвижно, наблюдая, как его собаки бегали друг за другом, боролись и катались по земле. Джексон, конечно, хорошо следит за ними. Именно поэтому граф ему так доверяет. Ведь никому, кроме Джексона, он не сказал, куда направляется. Разлука с собаками стала для графа самым серьезным испытанием, но и взять их с собой он не мог.

Граф взглянул на море. Здесь его родина, здесь он вырос. Эта земля хранит его корни, те самые, которые давно уже не оказывают ему никакой поддержки. Они давно мертвы. Впрочем, как и все остальное в нем.

А ведь когда-то он жил и любил. Боже мой, как он любил Эвелин! За ее красоту, характер, остроумие, темперамент. Романтический дурак, он верил, что и она ответит ему тем же, если только он сможет быть достаточно нежным, страстным и преданным ей. Он положил к ее ногам все, что имел, – и всего оказалось недостаточно. Даже детей, которых она родила ему, даже пятерых внуков, которых подарили им дочери. Подобно тому, как волны и ветер шлифуют прибрежные скалы, холодность и безразличие Эвелин с каждым годом их тридцатичетырехлетнего брака опустошали Эшкомба все больше.

Конечно, было бы хорошо еще раз собрать их всех на Рождество для того, чтобы объяснить, что они в нем больше не нуждаются, потому что давно уже живут своей жизнью, даже младший, Родерик, который сейчас работает над докторской диссертацией.

Он жалел об одном только Ройстоне, который так походил на него самого, с той только разницей, что был немного сильнее и жизнерадостнее. Это Ройстон будет его наследником, если только вернется из Судана.

В конце концов, это невыносимо, вздрагивать каждый раз при появлении почтальона в ожидании известия о его смерти. Но еще невыносимее стало отсутствие каких-либо известий.

Граф устал, чертовски устал. Больше всего на свете он хотел бы сейчас заснуть и ничего не чувствовать. Ничего не терпеть и не бояться. Ничего. Что может быть желаннее вечного мира и покоя? Граф больше не имел сил сопротивляться самому себе.

Он вытащил из кармана завернутый в кусок ткани пистолет, который сегодня утром так тщательно чистил, протирал и заряжал.

Он все еще глядел на море, на ту линию, что разделяет воду и воздух, когда засунул оружие в рот, прижал дуло к нёбу и выстрелил.

28

В понимании большинства людей Нил так же неотделим от Египта, как пирамиды или сфинксы. На самом же деле он принадлежит Судану. Собственно говоря, Нил, синий или коричневый, в зависимости от времени года, является той пуповиной, которая связывает древнюю египетскую цивилизацию с ее южной праматерью.

Из глубины Африканского континента несет Белый Нил свои воды, пополняя их по пути вливающимися в него реками Бахр-аль-Джабаль и Бахр-эль-Газаль; с востока, из озера Тана, течет Голубой Нил, чистый, как горный ручей. Место их соединения арабы называют Аль-Хартум – «слоновий хобот».

Еще полвека назад Хартум был не более чем рыбацкой деревней, скоплением земляных хижин с соломенными крышами. Однако с приходом египтян все изменилось. Благоприятное положение в месте слияния рек делало его чрезвычайно удобным в качестве центра, из которого можно управлять Суданом. Уже первый хикимдар – генерал-губернатор Судана – воздвиг в Хартуме мечеть, больницу, казармы и, не в последнюю очередь, дворец для себя – впечатляющее U-образное здание на берегу реки. Воины хикимдара перешли через Нил и устремились дальше, на юг, прожигая дороги в непроходимых малярийных зарослях. А следом за ними явились солдаты удачи, жадные до рабов и слоновой кости, отчаянные люди, которые обрушивались на деревни и под пытками вырывали у жителей их сокровища. Иногда завоеватели действовали иначе: нападали на поселок, жгли хижины и угоняли скот, который потом отдавали жителям соседней деревни, открывавшим им места, где хранилась слоновая кость. Иногда налетчиков интересовали другие богатства, и они убивали всех, кроме самых сильных и молодых мужчин и женщин, которых потом продавали с большой выгодой, переправляя по Нилу на север.

Так, благодаря торговле рабами и слоновой костью, рос и развивался Хартум. В этом городе пересекались не только водные пути, но и маршруты караванов. А кроме рабов и слоновой кости, здесь продавали гуммиарабик из Дафура на западе и Абиссинии на востоке, а также хлопок и железные изделия из Египта, которые отсюда за звонкую монету переправлялись дальше, в глубь Судана. При этом, несмотря на бурный рост, Хартум, по сути, всегда оставался тем, чем был изначально, – торговым поселком и развивался стихийно, без сколь-либо продуманного плана. Прохладные пальмовые рощи тянулись вдоль побережья и через город до самого форта Мукран, между тем как улицы Хартума беспрепятственно зарастали дикими деревьями. Стирка в нильской воде оставалась для горожанок занятием рискованным из-за обилия в реке крокодилов. Не меньшую опасность представляли бегемоты, носороги и львы.

Сагийи – деревянные водяные колеса – давно уже были заменены паровыми насосами, а в узких улочках между садовыми оградами все еще шныряли рабы с кувшинами, доставлявшие своим господам драгоценную нильскую воду. На волнах великой реки, единой здесь во всех своих трех лицах, покачивались плавучие дома и рыбацкие сколупки, вооруженные суда купцов и маленькие, допотопные пароходы. И в то время, как по ту сторону реки, в низине, вокруг пары базарных площадей и мечетей теснились крытые соломой глинобитные строения, вроде тех, что некогда шли на кирпичи при возведении городских домов, по эту сторону вздымал крылья двуглавый орел на здании австро-венгерского консульства. Там, среди тщательно возделываемых садов с мимозой и фигами, бананами и жасмином, стояли здания телеграфа и почтамта, а также католической иезуитской миссии. Последней принадлежал монастырь с библиотекой, школа и, разумеется, костел, откуда по нескольку раз в день по городу разносился колокольный звон, сливаясь с ударами колокола коптской церкви. Для европейцев этот звук был родным и напоминал о доме, прорываясь сквозь щебет тропических птиц и обрывки арабских и африканских наречий.

Случались проливные дожди и наводнения, имевшие последствиями не только лягушачьи концерты, но и малярию. А после засухи бушевали песчаные бури, оставлявшие на стенах домов похожие на оспины шрамы. И тем не менее торговый город Хартум процветал и играл всеми красками мира. Кто только не бродил по его улицам! Итальянские монахи и монахини, австрийцы и венгры, греки и британцы, французы и сирийцы, турки и чехи, египтяне, албанцы и армяне. Длинноногие женщины народностей динка и шиллук шли рядом с черными как ночь нубийками. Иные несли на головах причудливые пирамиды из заплетенных косичек, а лица мужчин племени джаалин под огромными белыми тюрбанами напоминали сморщенные листья чая.

Пожалуй, Хартум не являлся самым красивым городом в Африке, однако и здесь было чем гордиться. И, может, именно это чувство или ностальгия по временам генерал-губернаторства не давали сэру Чарльзу Джорджу Гордону оставить этот город просто так.

Генерал-майор Гордон, некогда отличившийся при подавлении восстания тайпинов, отмеченный за храбрость китайским императором и получивший прозвище Гордона Китайского, был не менее задирист, упрям и непостоянен, чем вверенный его заботам Хартум. Пытаясь получить поддержку шейхов и работорговцев против Махди, Гордон провел некоторые мероприятия в интересах горожан. В частности, он раздал народу запасы продовольствия с дворцовых складов, освободил из тюрьмы некоторых находящихся там без достаточных оснований заключенных, публично сжег бумаги чиновников хедива и несколько курбашей, вполовину уменьшил налоговое бремя и отменил запрет на работорговлю.

Умный тактический ход с целью привлечь народ на свою сторону и отвадить от Махди тем не менее не остановил восстания, впервые объединившего эту столь многоликую страну под знаменами ислама. Против всех чужаков и иноверцев.

Теперь мятеж бушевал уже под самыми стенами Хартума. После падения соседнего форта Омдурман на другом берегу Белого Нила десять тысяч хартумцев перешли к Махди. Оставшиеся двадцать тысяч мужчин, женщин и детей и девять тысяч египетских солдат под командованием Гордона находились в осажденном городе. Специальные розыскные отряды прочесывали дома и сады и обыскивали каждый клочок земли на предмет продовольствия. Несколько зарытых мешков с зерном да пара ящиков с продуктами в заброшенных лавках – вот все, что им удалось обнаружить.

Скоро забили всех ослов, мулов, лошадей и прочий отощавший скот. Потом принялись за собак и крыс.

Люди ели все. Гуммиарабик, который, соединяясь с водой человеческого организма, увеличивал отдельные части тела до фантастических размеров; пальмовые волокна и сердцевину, которую выскребали из стволов поваленных деревьев; шланги для воды, изготовленные из шкур животных. Не проходило ни дня без голодных смертей. Люди падали прямо на улицах, а у живых не оставалось сил хоронить их.

Махди посылал Гордону одно письмо за другим. Он уговаривал сдаться и обещал беспрепятственный выход египтян из города. Однако Гордон, поклявшийся защищать Хартум и его жителей, отклонял подобные предложения. Последнему курьеру генерал передал следующее: «Я не желаю и слышать ни о чем подобном, я останусь здесь и умру вместе с городом».

29

Если петлю, которую описывает Нил на севере Судана, сравнить с вопросительным знаком, то Хартум будет играть в нем роль точки. В 1885 году от Рождества Христова это место, где река огибает пустыню Байюда – младшую сестру великой Нубийской пустыни, являло собой поистине впечатляющее зрелище.

Словно темная стена ползла по каменисто-песчаной земле, из которой кое-где торчали высохшие кусты дерна. При ярком утреннем солнце и низко стоящем послеполуденном, когда песок и камень, казалось, были готовы расплавиться, словно металл, за стеной тянулись тысячи теней, вытянутых и тонких, как паучьи лапки. И только в полдень, когда солнце стояло прямо над головой, она превращалась в четко очерченный прямоугольник.

Тысячелетиями ветер высушивал эту землю так, что в конце концов она стала серой и морщинистой, как дубленая кожа. То там, то здесь из нее торчали каменные глыбы, острые и черные, как куски угля, но они не представляли опасности для верблюжьих копыт. Вереницы этих животных равнодушно ступали в облаках поднятой ими пыли. Десяток за десятком, одна колонна в сорок голов за другой, корабли пустыни бесшумно рассекали песчаные волны. И тем громче раздавались голоса их всадников, веселые, счастливые, даже возбужденные, как будто привычные перекрикивать звонкий стук конских копыт. А может, наездники просто радовались новому приключению, для которого были отобраны из множества претендентов, и гордились серыми мундирами, охряно-желтыми штанами и некогда белыми шлемами, выкрашенными по этому случаю отваром акациевой коры в коричневый цвет, величаво восседая в красных, как кровь, верблюжьих седлах?

Это были офицеры и солдаты колонны Уолсли, тридцатого декабря выступившие из лагеря в Корти, что почти в самом начале вопросительного знака, чтобы пересечь пустыню Байюда в направлении Метемма и уже оттуда двинуться на Хартум. Всего в операции по освобождению города участвовало восемь тысяч человек, только лучшие из лучших. В то время как пять тысяч солдат и офицеров осталось в Корти, для охраны тылов и путей к отступлению, остальные три тысячи разделились. Одна половина пустилась в опасное путешествие по Нилу, вдоль закругления вопросительного знака возле ущелий. Им предстояло преодолеть шесть нильских порогов, из которых были известны и нанесены на карту только три, и несколько водопадов в скалах и на гранитных уступах, особенно трудно проходимых в это время года, когда река мелела.

Людям и животным предстояло при помощи канатов перетянуть через пороги более двух сотен китобойных ботов с запасами продовольствия для солдат и жителей Хартума. Небольшой кавалерийский отряд, наполовину из англичан, наполовину из египтян, должен был в это время наблюдать за берегом.

Другое, чуть меньшее подразделение в тысячу сто человек двумя группами, одна за другой, совершало относительно скорый, но от этого не менее тяжелый переход через пустыню Байюда. В первую группу входил и Королевский Суссекский.