По ту сторону ночи

Но это объяснение не удовлетворяет Сашу. Совершенно тот же механизм действует и при образовании лавовых валов, через трещины которых иногда также выдавливается некоторое количество огненножидкого расплава. Но масштабы «треугольника» и излившихся из него лавовых потоков совсем другие. В чем же причина?

— Да, ты прав. Этот конус, пожалуй, слишком велик; его трудно объяснить только естественным напором лавы и содержащихся в ней газов. В данном случае нужно предположить более высокое газовое давление.

— Ах, вот оно что! В таком случае опять линза расплавленного льда в речном галечнике?

Вот именно! Только, по-видимому, линза меньших размеров, чем те, которые вызвали колоссальные взрывы на месте лавовых озер. Там они вырвали громадные участки лавового потока и образовали «лунные кратеры» глубиной до пятнадцати метров и диаметром до?* ста пятидесяти метров. Здесь же дело ограничилось только резким повышением газового давления, вспучиванием базальтов в виде конуса и излиянием небольшого количества лавы.

— Таким образом, наш «треугольник» можно назвать недоразвитым лавовым озером? — резюмирует внимательно слушавший Саша.

— Скорее всего именно так. Это разные степени развития одного и того же процесса.

— Не пора ли уходить отсюда? — возвращает нас на землю Бонапарт.

Мы и в самом деле слишком засиделись на этой красивой и уютной вершине. Хоть и прихрамывая, но бегом спускаемся к подножию лавового конуса, вскидываем на спину осточертевшие мешки и двигаемся дальше.

Вечером мы разбили палатку на берегу запрудного озера у северного края лавового потока. Это большое озеро со скалистым островком посередине. Предзакатный ветер гнал волну, с легким шумом набегавшую на крутой базальтовый берег. Изредка слышался сильный всплеск — это выпрыгивала из воды крупная рыба или падал с откоса камень.

Палатка стояла в десятке шагов от границы базальтов на мягкой, как ворсистый ковер, площадке, сплошь заросшей ягелем. Я люблю олений мох; по нему очень приятно ходить — не жестко, как по камням, и не слишком мягко, как по торфянику. Он окрашен в красивые серебристо-канареечные тона; глаз отдыхает на этой мягкой цветовой палитре после жесткой черно-бурой гаммы базальтов. Наконец, на ягеле удобно сидеть: он слегка пружинит, как подушка удобного кресла, и в хорошую погоду, когда нет росы, лучшей подстилки не придумаешь.

С необыкновенной быстротой проглотив ужин, состоявший только из жиденькой похлебки, которую заедали мясом и запивали чаем без сахара, мы сидим и, покуривая, молча смотрим на озеро. После целого дня нестерпимого зноя и жажды один вид этой обширной водной поверхности уже исцеляет…

Надвигающаяся осень дает о себе знать не только краснеющей листвой полярной березы, но и все более чувствительными ночными холодами. Костер теперь служит не только для приготовления пищи и обсушивания одежды — он согревает нас.

Вот и сейчас, перед тем как юркнуть в палатку, мы крутимся у гаснущих головешек, протягивая к ним зябнущие руки. Затем, плотно запахнув входную полость, жмемся друг к другу, чтобы согреться.

Как и всегда, я засыпаю не сразу. Слева от меня уже спокойно посапывает Петя, справа еще шевелится Саша; он лежит с краю и старательно подсовывает одеяло под свой мерзнущий бок. Однако это и мое одеяло — я придерживаю рукой законную свою половину, зная, впрочем, что стоит мне> уснуть, как я окажусь без покрова!

Но что это? Сквозь тонкое полотно мерцает какой-то свет: мелькнул и погас, мелькнул и погас. Неужели это загорелся ягель вокруг плохо погашенного костра? Он вспыхивает как порох — мы можем обгореть, не успев выскочить из палатки.

Я слегка толкаю локтем Сашу и шепчу:

— Ты видишь? Что-то горит за палаткой!

Не поворачивая головы, тот недовольно бурчит:

— Ничего там не может гореть, я сам заливал костер!

Однако мне продолжают мерещиться какие-то непонятные отсветы. В конце концов я не выдерживаю и, стараясь не потревожить товарищей, выскальзываю из палатки.

Никакого огня у костра нет. Взглянув на смутно чернеющий в небе силуэт лавового конуса, я замираю от удивления. Прямо над нами, уходя в беспредельную глубину ночного неба, стоит узкий огненный столб. Через секунду он чуть-чуть дрогнул, побледнел и сдвинулся вправо. Тут же с двух сторон от него взлетели яркие, как у прожекторов, голубые лучи, а в них засветились, побежали вибрирующие, как в муаровой ленте, пурпурные полосы. Затем лучи превратились в упершиеся в землю огненные столбы.

Это северное сияние. Великолепное, как всегда немножко загадочное и страшное, северное сияние, разгоревшееся, однако, не зимой, а августовской ночью.

Я не могу удержаться, чтобы не разбудить своих спутников.

Вся северная половина неба уже полыхает огнем. Огромные мерцающие снопы лучей стягиваются у зенита, бледнеют, опять загораются; то тут, то там бегут бледно- голубые извилистые полосы, все небо трепещет и пульсирует голубыми и красными вспышками.