По ту сторону нуля

С физиономии Алекса не сходила едва различимая улыбка, передававшая то снисходительность неясного смысла, то налет снобизма. Тем временем, Катя струила неотрывное внимание к визитеру, выглядывая из-за корпусов чеченцев, заполонивших прихожую. Пресытившись назойливыми разъяснениями, стала их вежливо спроваживать, кивая в одобрении, должно быть, озвучиваемых Казбеком инструкций.

Когда чеченцы ушли, испепелив прихожую дурными взглядами, Алекс сменил имидж человека-всезнайки на лик тихого страдальца, попавшего в ловушку женских прелестей. Уставился на Катю в восхищении, казалось, аборигена колонизатором, и, возникло ощущение, готов так стоять до утра, забив на все на свете. Но не вышло. Преодолев провис, Катя задвигалась по квартире. Бессловесно помогла Алексу пристроить верхнюю одежду и заговорщицки пригласила проследовать за ней на кухню.

Между тем ни завтрака, ни приготовлений к нему не последовало, а продолжились погляделки. Похоже, истосковавшись по гендерному теплу, оба запали на первый телесно привлекательный образ. Вполне вероятно, стимулом тому был типаж Кати – женщины-нетто, отталкивающейся только от очевидного и вдобавок не отягощенной образованием, кругозором.

Скоро Катя неуловимым движением позовет за собой, что отзовется совместным перемещением в спальню с заходом в ванную комнату на полпути. В ванной она исполнит роль не только гида, но и банщицы. Похожим образом распределятся их ролевые функции и в спальне.

Ближайший месяц вберет в себя пантомиму плотских ритуалов, предваряющих соитие, сами утехи, циклы сна урывками и редкие беседы, мало отличимые от монологов, авторства вестимо какого…

От взрыва либидо, несообразного возрасту, Алекс постройнел, притом что напрашивалось наоборот. Ведь из соображений безопасности с ежеутренними пробежками пришлось завязать.

Между тем постигшее Алекса затмение ополовинило его как личность: роман заброшен, новости – одни заголовки, все чаще – мины скуки и безучастности на лице. Их редкие беседы через раз кончались размолвками – следствие еще одной одержимости Кати – привязанности к телевизионному трэшу версии росгостелевидения. Если одна половина суток в той или иной мере вбирала в себя воздыхания, ритуалы и практику дел альковных, то вторая принадлежала собирательному «Пусть говорят/Давай поженимся», вгонявшему Алекса в тихое безумие. При этом Катя, особь чувствительная, а временами смышленая (хоть и типаж Эллочки-людоедки), гасила звук до минимума и даже звала Алекса к просмотру, переключаясь на иной контент.

В какой-то момент, разговорив Катю, Алекс испытал прилив любопытства – контрастом возобладавшему в нем образу праздного, а то и жвачного существа. Оказалось, что, подсев на российскую телекартинку, Катя записалась в Общество финско-российской дружбы и даже стала в нем активисткой. Псевдопатриотической трескотней ее поначалу зомбируют, после чего втянут в сотрудничество. Будет оно не обременительным, стремясь к функциональной простоте: время от времени, но не чаще трех-четырех раз в год к ней по звонку связника станут заезжать некие личности, причем обеих полов, как правило, со странностями, помесь криминала и хиппи. При этом встречались и постояльцы нормативные – нередко этнические финны, прочие скандинавы.

В ее рассказе Алекса взбудоражат несколько деталей, на его взгляд, аттракция не только для сочинителя, но и в общепознавательном смысле. Переварить их было непросто, без советской школы абсурда, Алекса «воспитавшей», едва ли.

Речь шла о следующем. Катя эмигрировала с матерью в возрасте девяти лет, ныне с трудом вспоминая свою школу, да и саму жизнь в Петрозаводске. Спустя восемь лет мать скоропостижно скончается, что выбьет Катю из традиционной для эмигранта колеи. Невзирая на свободный финский и бесплатное муниципальное жилье, некогда ее матери выделенное, врастать в местные реалии Катя (Катти по-местному) не станет. Ощутив смутный зов непонятно чего, найдет себя в культуре, которую едва ли могла знать. Как итог, собственность финских властей – ее квартира – станет перевалочной базой российской разведки. Причем без малейших затрат с ее (разведки) стороны, ибо источник доходов Кати – пособие национального страхования и алименты на сына.

Но это еще не все. Сын Кати, двадцати одного года, урожденный Финляндии, по-русски говорящий с трудом (по отцу финн, по матери карел), в своем вызове местным ценностям пошел дальше матери: в девятнадцать, списавшись с центром вербовки из Санкт-Петербурга, переедет из лоснящегося от благополучия Хельсинки в страну распятого здравого смысла Лугандонию, где вступит в ряды сепаратистов. Ему не только не пришлось уламывать мать – нашел в ее лице верную союзницу его за гранью риска предприятия; не раздумывая, та благословит сына на крестовый поход русского мира; уже два года они общались исключительно эсэмэсками, понятное дело, по-фински…

Откровение сослужит Алексу хорошую службу: торчок помрачения Катей резко пойдет на убыль, возвращая в рамки нормальности – к работе над романом и чтению. Но в целом то открытие их микроклимат не омрачит.