По ту сторону от тебя (СИ)

Хотя сейчас, оглядываясь назад, мне невольно становилось смешно. По большей части нам не давали ничего серьёзного, так… побыть на побегушках у более опытных коллег или какую-то иную мелочёвку, которую я делал с закрытыми глазами ещё будучи студентом. Но какой бы незначительной ни казалась мне поставленная задача, я всегда старался выполнять её на все сто, а то и двести процентов. К тому же я умел учиться, наблюдать и делать выводы из чужих ошибок.

Со временем задачи стали сложнее, клиенты серьёзнее, а жизнь… интереснее. У меня даже появился определённый авторитет в юридических кругах, что являлось отдельным предметом моей гордости. И казалось бы, всё и дальше бы было в ажуре, если бы не ситуация с матерью. За последние полгода я вполне ощутимо охладел к работе, словно утратив кураж и азарт. Нет, я всё ещё старался полностью отдаваться делу, но… с каждый днём становилось всё сложнее.

Я лажал и прекрасно это понимал. Но самым херовым было то, что это понимали и все остальные, особенно шеф. И даже недавний отпуск не смог меня окончательно взбодрить: к тревогам о маме добавились фанатичные мысли о Кире, которые не желали отпускать меня ни днём, ни ночью. Особенно ночью.

Летучка подходила к концу, когда я в очередной раз клюнул носом, неудачно дёрнулся и разлил уже остывший кофе на свежую рубашку.

— Твою ж… — выругался сквозь сжатые зубы.

— Что, Новгородцев, загул — дело непростое? — не удержался Лёнька от сарказма.

Бросил на приятеля предостерегающий взгляд. Вот только чужих острот мне сейчас не хватало.

Продолжи он сейчас и дальше развивать тему, я бы не сдержался и в качестве ответа наделал каких-нибудь глупостей. Но в наш «междусобойчик» со Звягинцевым неожиданно вмешался шеф:

— Боюсь, тут замешана женщина, — устало вздохнул Чернов, после чего сделал жест рукой, означавший, что все свободны. Я подскочил первым со своего места под чужие любопытные взгляды. Но просто так покинуть летучку не получилось: — Глеб, задержись.

***

Какое-то время мы сидели молча. Александр Дмитриевич думал о чём-то своём и не спешил делиться своими мыслями, я же за считанные минуты успел сменить огромный спектр эмоций от вины до раздражения.

Со мной всегда так происходило: понимание собственной неправоты лишь подстёгивало потребность держать «лицо» до последнего. Поэтому держался я несколько надменно и с вызовом, при этом прекрасно осознавая, что не прав.

Взрослая часть меня так и норовила сделать фейспалм и поставить диагноз «детский сад». Но, к сожалению, её мнения сегодня не спрашивали, поэтому я продолжал вести себя как последний придурок.

— Ну и что мне с тобой делать?! — в конце концов полюбопытствовал шеф.

Повёл плечом и слегка оскалился:

— Понять и простить?

— И позволить тебе и дальше заниматься саморазрушением.

Я напрягся. Хотелось послать всё на х… и попросить не лезь в мои дела, но уважение к Чернову всё же победило.

— Справлюсь. Ничего криминального не произошло, так… глупое недоразумение, — невольно коснулся раны на губе. Она вполне ощутимо болела, но хоть кровить перестала.

— Недоразумение, — повторил за мной шеф. Если честно, то я ожидал, что он начнёт меня отчитывать, но наш разговор вдруг принял совершенно иной разговор: — Как мама?

Растерялся. Этот вопрос… такой простой и такой человечный, поставил меня в тупик. Невольно тут же захотелось залезть в телефон и проверить уведомления, но тот, как назло, разрядился и остался дожидаться меня в ящике моего стола в кабинете.

— Держится, — проговорил не спеша. — Появился весомый шанс, что мы нашли донора для трансплантации костного мозга.

Чернов медленно кивнул головой, при этом по выражению его лица было сложно что-либо понять. Но отчего-то мне казалось, что в этот момент он думал о собственном сыне.

— Дай бог, — осторожно отозвался шеф, с осторожностью восприняв мои новости. Я, если честно, и сам не понимал, как относиться к происходящему. Я предпочитал думать о том, что Кира сможет спасти маму, слепо веря в то, что всё просто обязано быть хорошо, и даже не допускал возможности, что что-то может пойти не так.

— Знаешь, я тоже не раз в этой жизни рисковал всем, — заметил Александр Дмитриевич, дав нашему разговору совершенно непонятный для меня оборот. Собственно я даже так и сказал:

— Не понял.

Впервые за всё время нашего знакомства шеф глянул на меня как на дебила.

— Меньше всего на свете мне хочется тебя воспитывать. Мне, слава богу, хватает тех, о ком переживать.

«Ну так не воспитывайте», — едва не вырвалось у меня. Дурацкая привычка противостоять всем и всему. Когда-то она помогала мне выживать в условиях детского дома, теперь же то и дело ставила меня в глупое положение. На этот раз мне хватило сдержанности и мозгов промолчать.

— Александр Дмитриевич… я правда не понимаю, — от смущения, пришедшего на смену раздражению, почувствовал себя вновь мальчишкой, напуганным и растерянным. Впрочему, судя по всему, не так уж и далеко удалось мне уйти от той версии себя.