По ту сторону смерти

— Но, видите ли, — удрученно продолжала София, — именно поэтому… — Она прищурилась, словно пытаясь правильно оформить свою мысль. — Именно поэтому мне так хотелось поговорить с вами. Встретиться. Мне это было необходимо. Честное слово. Потому что все остальные — да? — даже не знаю, как это выразить, чтобы вы не истолковали мои слова превратно, чтобы не сочли меня эгоцентричной, взбалмошной дурой, — все остальные считают… Они считают, что я неспособна совершать подобные поступки. Они думают, что у меня все под контролем. Всегда. И если я теряю контроль, если совершаю какое-то безрассудство, они просто не обращают на это внимания. Делают вид, будто ничего не произошло. И вдруг появляетесь вы, человек, который, наверное, думает, что я только тем и занимаюсь, что совершаю всякие безрассудства. Признайтесь, вы думаете: у этой Софии Эндеринг не все дома. Впрочем… я не знаю, что вы обо мне думаете. Но вы все-таки пришли, понимаете? И приходили ко мне в клинику. И еще вы сказали, что… что я вам небезразлична… — Она смущенно отвела глаза. — Понимаю, то, что я говорю, — нелепо, но для меня почему-то очень важно, что вы сказали, что я вам небезразлична. Что есть человек, которому я небезразлична. — Она сделала глубокий вдох, словно собираясь с силами. — Поэтому я захотела встретиться с вами. Поговорить. Поговорить с человеком, который потом… не будет презирать меня за это. Вы… понимаете?

И тут Шторм запел.

— Что ты делаешь со мно-ю-у-у? — пел он. — Я просто околдован тобо-ю-у-у!

София бросила на него изумленный взгляд.

— Скажи мне, почему так происходи-и-ит? — голосил Шторм. — Ты надо мной волшебную имеешь вла-а-асть. Мечтаю жить я в плену твоих ча-a-ap. Ты в сердце моем раздула пожа-а-а-ар! Только ты, ты одна, ты одна-а-а-а! — Последнее он добавил от себя, в песне такого не было.

— Я… э-э… — растерянно пробормотала София, и вдруг лицо ее озарилось улыбкой.

Шторм сделал шаг вперед, положил руки на плечи Софии и поцеловал ее.

Все-таки он кое-что понимал в кино.

— Знаешь, я не очень-то сильна в сексе, — сказала София. — Для тебя это, должно быть, важно — чувствовать себя настоящим мужчиной и все такое?

«Секс?» — думал Шторм. Какой секс? Вот они идут — и это не сон! — по мосту Ватерлоо. За спиной у них плывет купол Святого Павла, над головой кружат птицы, и вокруг Лондон, словно один гигантский съемочный павильон. Ее глаза широко распахнуты, и в них — изумление, смятение, восторг, — и всякий раз, привлекая ее к себе и целуя влажные губы, он осязает ее желанное, податливое тело.

— Можно я просто буду смотреть на тебя? — спрашивает он. — Просто так. Чтобы был купол собора… и эти птицы…

София растерянно оглядывается, подставляя щеку его губам.

— Купол?.. — Она смотрит на него, затем касается его лица ладонями, и он целует кончики ее пальцев. — Просто… считается, что… мужчины всегда… Но я должна кому-то рассказать. Все эти странные вещи. Обо мне. Я должна…

Шторм сгреб ее в охапку, покрывая поцелуями ее лицо, чувствуя, как в ней, в ее теле, просыпается желание. Он хотел ее… И в то же время для него это был момент глубочайшего прозрения. Просветления. «Нет, нет, нет, — твердил ему внутренний голос. — Какие, к черту, тролли? Ты просто спятил! Как тебе в голову могло прийти? У твоих ног лежит этот великолепный, невероятный город — с его собором, окутанным ночной дымкой; с бодрящим, колючим ветром; с этими звездами. В твоих объятиях восхитительное женское тело — источник единения двух душ. Такое под силу разве что Санта-Клаусу, чтоб мне провалиться! Даже смерть в такие мгновения сладка и желанна — и кратка, как момент истины, как волшебство, которое всегда кончается слишком быстро. Да, именно Санта-Клаус, ты можешь рассчитывать на него. Он что-нибудь придумает. Он поможет».

— Так расскажи мне. — Шторм отпрянул, увидев ее губы, жадные, ищущие его. — Расскажи мне все. Расскажи, почему ты хотела убить себя. Как ты решилась на такое? Как ты могла? Я был взбешен, я так разозлился, что хотел врезать тебе. И врезал бы, если бы ты первая не врезала мне.

София рассмеялась и ласково погладила его по щеке. Подошла к парапету и посмотрела вниз, где в черной воде отражались гирлянды огней. Она поежилась, и ему захотелось обнять ее, согреть. Но он не позволил себе поддаться этому сладкому соблазну.

— У меня бывают такие черные полосы, — сказала София и брезгливо поморщилась. — Так это называется. В моей семье. Черные полосы Софии. Со мной начинает твориться что-то странное. Все вокруг делается холодным и неприветливым. И у меня возникает чувство отстраненности и превосходства и — в то же время — неизбывной тоски. Я понимаю, что все осталось, как прежде, что ничего не изменилось, но чувствую, что все это пустое, все — вздор, понимаешь? И теперь мне так странно, что я рассказываю тебе об этом. Ведь у нас не принято обсуждать подобные вещи.

Шторм шмыгнул носом, у него начинался насморк.

— У кого это не принято?