По ту сторону смерти

— У нас… в семье. Если бы они услышали наш разговор, то пришли бы в ужас. Ты в их глазах чужак. — Она улыбнулась, как будто вспомнила что-то смешное. — Однажды я вела машину и на скорости девяносто миль в час вылетела с автострады. Был страшный скандал. Приехала полиция… Отцу пришлось выкручиваться, что-то врать. Потом мы ни разу об этом не говорили. Ни разу.

Шторм украдкой вытер ладонью нос.

— В чем же дело? — спросил он мягко. — В том, что у тебя бывает депрессия?

София ответила не сразу.

— Нет, — сказала она. — Есть еще кое-что. — Она пристально вглядывалась в черную воду, а Шторм пристально вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, почему ей так трудно излить ему душу. — Эти люди. Они называют себя «восставшими из мертвых». Большинство из них обычные преподаватели или антиквары, или коммерсанты. Но некоторые… они вроде шпионов, разведчиков. Они действуют втайне от всех. Основное их занятие — поиск произведений искусства, похищенных во время войны. Они пытаются вернуть их законным владельцам — до сих пор тысячи шедевров считаются утраченными. Это бывает небезопасно, потому что приходится иметь дело с людьми, пользующимися дурной репутацией, понимаешь? С бывшими фашистами, с неонацистами. Или просто с ворами или мародерами. — София заставила себя заглянуть ему в глаза, и Шторм отметил, что даже это дается ей с огромным трудом. — В тот вечер, после приема, на котором ты читал… этот рассказ, один из них подошел ко мне. На улице. Его звали Джон Бремер. Он сказал, что людей убивают, потому что некто любой ценой хочет приобрести «Волхвов» — ну, знаешь, ту часть триптиха Рейнхарта, которую…

— Да-да, я помню.

— И что он устроил так, чтобы створку выставили на аукционе, здесь, в Англии. Он рассчитывал таким образом выманить убийцу, заставить его открыться.

«Якоб Хоуп, — вспомнил Шторм. — Малый по прозвищу Яго. Этот «восставший из мертвых» скорее всего был прав».

— Бремера убили. Той же ночью. Его тело выловили в Темзе. — София понуро опустила голову. — Потом отец сказал мне, что мы должны купить «Волхвов», а у меня в тот момент как раз была черная полоса, и я подумала, что это он виноват… в смерти Бремера… и не только его. Я уже точно не помню, что я тогда подумала.

Шторм, сунув руки в карманы, нащупал в одном из них бумажную салфетку и с облегчением высморкался.

— Да ты совсем замерз, бедняжка, — сказала София.

Шторм пропустил ее замечание мимо ушей.

— Ты была знакома с этим человеком? — спросил он. — С Бремером?

— Нет, я видела его один-единственный раз.

— И он вот так, ни с того ни с сего, подошел к тебе? Или он знал тебя как специалиста по живописи Рейнхарта?

Шторм интуитивно почувствовал, какой именно вопрос он должен задать. София задумчиво склонила голову и вдруг медленно пошла вдоль набережной, так что ему пришлось догонять ее.

— Нет, дело в том… — София остановилась. Они стояли лицом к лицу, ежась от холода. — Дело в том, что мне уже приходилось оказывать им услуги. Они такие — как бы тебе сказать? — безумно… добропорядочные. В основном немцы. Идеалисты до мозга костей. Кристально честные. Мечтают восстановить справедливость. Они стараются привозить произведения искусства в Англию, потому что здесь самые жесткие законы, регламентирующие права собственности. В других странах если ты что-то купил, то можешь не беспокоиться. Здесь же, если вещь краденая, законный владелец имеет на нее больше прав. Словом, когда у них возникали трудности, я помогала, потому что… потому что…

Она могла не продолжать. Шторм все понял.

— Потому что ты пытаешься искупить вину своего отца.

София удивленно вскинула голову, и с ее губ сорвался легкий вздох, в котором были и облегчение, и благодарность за то, что он понял ее без слов. Шторм протянул к ней руки и привлек к себе. София уронила голову ему на грудь.

— Ты права, — сказал он. — Я замерз.

— Много лет ничего не происходило, — говорила София. — Ничего определенного. Но я как будто знала все.

Они сидели в баре отеля «Савой». В углу, на банкетке, плечом к плечу. Шторма неудержимо влекло к ней; его пьянил ее запах, блеск ее волос вызывал в его душе восторг, ликование. Но вместе с тем его мучили сомнения; к желанию примешивалось горькое чувство вины: он должен сказать ей, должен открыть всю правду — пока не поздно. Но он никак не мог заставить себя, и только слушал ее рассказ, и смотрел невидящим взглядом в стакан с диет-колой, к которой так и не притронулся.

Пианист играл «Если бы на свете была только любовь», играл так, словно это был походный марш. Но рояль стоял в другом конце зала. В их уголке было тихо. Лился мягкий свет. Где-то далеко сновали официанты.

София сжимала в ладонях бокал, в котором плавился лед. Взгляд у нее был отсутствующий; она словно плыла по волнам воспоминаний.