По ту сторону сознания

Сущность феномена и принципа предметности особенно ярко проступает в тех фактах, в которых проявляется расхождение и даже конфликт между естественной логикой движения, определяемой чисто физическими свойствами объекта как «вещи», и логикой действия с «предметом», за которым в процессе общественного труда фиксирован вполне определенный набор операций. Такого рода конфликт и выступил в качестве прообраза методического принципа экспериментальных исследований практического интеллекта ребенка, которые проводились А. Н. Леонтьевым и его сотрудниками: Л. И. Божович, П. Я. Гальпериным, А. В. Запорожцем и другими в 1930 годы. Приведем в качестве примера исследование Л. И. Божович. Она просила детей 3–5 лет достать картинку, которая прикреплена к рычагу на столе. Хитрость заключалась в том, что для того, чтобы дотянуться до картинки, ребенок должен был оттолкнуть доступный ему конец рычага от себя. Ребенок же вначале пытается дотянуться до него рукой, затем тянет ручку рычага к себе, и все время терпит неудачи, так как логика непосредственного восприятия ситуации вступает в конфликт с логикой «орудия», которая, используя термин К. Левина, «требует», чтобы ребенок оттолкнул ручку oт себя (см. Запорожец, Эльконин, 1964), лишь тогда картинка приблизится к нему. На том же принципе построены эксперименты П. Я. Гальперина, в которых был пойман момент перехода oт естественной логики движения руки с орудием как природной вещью к логике, задаваемой опредмеченной в орудии операцией (Гальперин, 1980). Впоследствии специфические особенности «предметных» действий очень ясно и полно были описаны Н. А. Бернштейном. «Дело втом, что движения в предметном уровне ведет не пространственный, а смысловой образ и двигательные компоненты цепей уровня действий диктуются и подбираются по смысловой сущности предмета и того, что должно быть проделано с ним. Поскольку же эта смысловая сущность далеко не всегда совпадает с геометрической формой, с пространственно-кинематическими свойствами предмета, постольку среди движений — звеньев предметных действий вычленяется довольно высокий процент движений, ведущих не туда, куда непосредственно зовет пространственное восприятие…» (Бернштейн, 1947,1966). Процедуры открывания крышки шкатулки путем прижатия ее книзу, поворота лодки против часовой стрелки путем поворота руля по часовой стрелке — все это примеры движений «не туда», в которых вещь фигурирует в первую очередь не как «материальная точка в пространстве», не как стимул, вызывающий реакции, а как предмет — носитель общественно-исторического опыта, определяющий специфику предметного действия.

А. Н. Леонтьев и его сотрудники, исследующие значения, фиксируемые в орудиях, Н. А. Бернштейн, изучавший характер предметных действий, имели дело с той же реальностью, что К. Левин и К. Дункер. Но в отличие от гештальтпсихологов они сумели раскрыть действительное происхождение этой реальности, этих «системных качеств» объекта (Кузьмин, 1976), усмотреть за ней «осевшую» на объектах человеческого мира деятельность (см. Асмолов, 1980).

Феномен предметности исчезает, стоит лишь изъять объект из той или иной деятельности как особой системы. Поэтому все дискуссии (см. Вилюнас, 1974) о том, вынесен ли у А. Н. Леонтьева мотив вовне, или же он внутри субъекта, основаны на недоразумении, вытекающем из чисто натуралистической трактовки взаимоотношений между субъектом и объектом. Еще раз подчеркнем, что ни на каком объекте, взятом самом по себе, не написано, что он является мотивом деятельности, и в то же время любой объект может превратиться в мотив (предмет потребности), приобрести такие сверхчувственные системные качества как «характер требования», тогда, и только тогда, когда он попадает в определенную систему деятельности.

Наделяется этими сверхчувственными системными качествами и такой вполне «телесный объект», как человек, вступая во все новые и новые отношения с другими людьми и становясь порой мотивом их деятельности. Парадокс здесь заключается в том, что именно эти качества человека, а не то, что спрятано под поверхностью его кожи, составляют сущность его личности. Здравый смысл в самых разных формах упорно сопротивляется подобному «предметному» пониманию личности, выступая в обыденном сознании порой в виде расхожих представлений, вроде представления об идеализации, приукрашивании любимого человека. В действительности же любящий, включаясь в такой вид творческой деятельности, как «творчество любви», не идеализирует, а одновременно наделяет и раскрывает самое что ни на есть реальное в другом человеке — лучшее в нем[15].