По ту сторону времени

Мне было некого бояться, а значит и сама идея страха оказалась попросту отвергнутой. Сродни амнезии, когда забываешь не только чувство страха, но и все его сопутствующие атрибуты: одиночество, неуверенность, поиск защиты, ожидание опасности. Я сама не заметила, как один за одним стали рушиться барьеры. Сначала внутренние, которые вгоняли меня в тоску по дому, куда я уже не вернусь, по жизни, с которой я рассталась, по мечтам, которые остались далеко в неизвестности. А потом и внешние: постепенно стены комнаты стали терять краски и обретать прозрачность, пока, в конце концов, не исчезли полностью. Исчезла кровать, на которой я проводила вечность оплакивая свою судьбу, полки и книги, дарившие связь с крупицами понятного мира, которому я уже не принадлежала, стол и стул, за которыми я сидела, тщательно записывая свои мысли в дневник, который тоже исчез. Он был последним символом прошлого и в будущем он был больше не нужен.

Зачем это все, когда есть вечность, в мире, который можно построить заново?

Последней исчезла дверь, которая особенно четко выделялась на фоне сияния, становившегося все светлее, пока оно не превратилось в белое свечение.

И я была среди него, почти единым целым. Почти, потому что, казалось, что что-то удерживает меня, не даёт полностью раствориться. Этой тоненькой ниточкой оказалось еще одно видение, которое было не похоже на все предыдущие. Оно было не отдельной сценой, а целым рассказом, объединяющим несколько эпизодов. В отличии от других, это видение возникло не благодаря моему желанию, а скорее вопреки, ведь узнавать, то что мне открылось я определенно не хотела и не была готова.

Белое свечение сменилось зеленой листвой, а мои ноги обрели ощутимую опору в виде лесной поляны. Чуть поодаль, спиной ко мне, стояла на коленях маленькая копия меня. Я уже привыкла видеть себя со стороны, но в этот раз впервые я не наблюдала за собой через смотровое окно, уже ушедшее в небытие. Я смотрела за очень ранней своей версией, которую мало помню. Хотя, этот случай отпечатался в моей памяти болезненным клеймом.

Я подошла чуть ближе. На последнем шаге я наступила на сухую ветку, спрятавшуюся в траве, и она издала оглушительный треск, заполонивший всю поляну. Маленькая я даже не шевельнулась. Похоже, мое присутствие было беззвучным и бестелесным, сродни призраку. Аккуратно обойдя маленькую фигурку, скрючившуюся над землей, я столкнулась лицом к лицу не только с собой примерно в пятилетнем возрасте, но и с пугающим осознанием собственного я, до сих пор сокрытого во мне. Я наблюдала, как маленькие, детские пальчики осторожно, с особой тщательностью, сгребали небольшие горстки земли вперемешку с травой к центру перед собой, образуя некое подобие холмика. Личико было мокрое от слез, но самих слез уже не было, а все внимание отдавалось текущему занятию. Я помню, как мне было важно сделать все идеально ровно и аккуратно, чтобы Лори не обиделась.

Лори была моей канарейкой и в то утро в клетке я обнаружила ее, уже остывшее, тельце, без признаков жизни. Это был первый раз, когда я столкнулась со смертью лично. Да и за всю, тогда еще очень короткую, а осмысленную, так тем более, жизнь я едва ли напрямую сталкивалась с таким понятием. А потому я растерялась и не знала, что предпринять. Умом я, кончено же понимала, что что-то не так, Лори не должна была себя так вести, но объяснений найти так и не смогла. С этим вопросом, а еще с тяжеленной клеткой наперевес, я пошла к маме. Она путано рассказала мне, что птичка теперь будет в лучшем мире, но для этого ее нужно похоронить в земле и, что вечером папа со всем разберётся. Зачем для этого дожидаться папу, я решительно не понимала, но озвучивать это вслух я не стала.

«Птички обычно живут в лесу, – рассудила я, – значит, нужно отнести ее туда, где она родилась и выросла, пока не попала ко мне».

Ничего лучше так и не придумав, я оделась, взяла опять многострадальную для меня клетку, которую предварительно накрыла огромным красным шарфом (почему-то я вбила себе в голову, что Лори будет неприятен яркий, солнечный свет) и выскочила на улицу через заднюю дверь, а потом по дорожке, прямо за ворота, недалеко от которых, как раз-таки простирался лес, в котором я часто гуляла с родителями.

Места были мне знакомы, а потому я без боязни углублялась все дальше и дальше в лесную чащу, иногда останавливаясь, чтобы поставить клетку и передохнуть. С каждым шагом вперёд шарф сползал все ниже и мне грозило запутаться в его длинных концах, свисавших почти до земли. Ветер рваными порывами трепал волосы, так, что они временами полностью закрывали мне глаза.

В принципе с годами эта черта – если уж вбила себе что-то в голову, так идти к этому упорно и до конца – никуда не делась. Позже это мое состояния назовут обсессивным, то есть навязчивым, что будет выходить далеко за пределы простого упорства.

Очень скоро деревья стали понемногу редеть и передо мной образовался просвет, выводивший на почти идеально круглую поляну. Где, собственно, я, в буквальном смысле, и нашла себя.