По ту сторону жизни, по ту сторону света

Она преодолела очередную фазовую стадию помутнения собственной души, извращённости собственного разума. Разрушая в своей душе, в своём сознании очередные табу, очередные моральные запреты. Падая, либо с их, Тёмной, оборотной, зеркальной точки зрения, возносясь на очередные уровни грехопадения, низменности. Завоёвывая очередные грани и рубежи свободы. Той, их «свободы», что разумными людьми признаются беспредельной отмороженностью.

Одолевая очередную ступень «пирамиды управления» толпо-элитарной моделью устройства общества, возможно, и не одну. И весь уроборос, в целом, расширяется, усложняя своё состояние, разветвляясь. Так же рывком и фазово. Прыжком расширяясь, как ввысь, вширь, так и структурно, качественно. Пирамида же! Власть Змеи – растёт, ширится, усложняется. И крепчает «вертикаль власти».

И власть эта, невидимая, неощутимая, логически не прослеживаемая, крепка, как половое влечение. Именно поэтому тысячи вооружённых людей, считавших себя верными мне «до смерти», даже не рыпнулись, даже не подумали вызволить своего «отца-основателя», отбить, спасти от ужасной участи. Маршируют парадным строем, смотря на казнь своего прежнего кумира. Ни одного шевеления в душе против тотального доминирования накрывшей их Пиз… «звезды пленительного счастья». Люди как в мороке. Как в наркотическом трансе, во сне, в лабиринте отражений зазеркалья.

И я был в этом мороке. Зарекался же – ни-ни! Чуя, чем эта «зда-3,14» пахнет, какой пушной зверь ей кровный родич! Избегал же её! И бегал к ней! Сам же! Своими ножками! А писец, как всегда, подкрался незаметно.

Осуждаю ли я их, людей? Мне ли осуждать их?

А Матка Улья вышла на очередную ступень. Её возможности фазово возросли. Новый порядок на порядок окреп. А значит, и Пастух возвысился.

Катализатор, слишком хитрого засланца Сил Света, можно списать, как выполнившего целевую функцию. Не раскрывая непосвящённым обывателям секретности его сущности. Им ни к чему такие метафизические заморочки. Закричат: «Сложно, гля, сложно!» Обыватель и рад прозябать в счастливом неведении.

Тем более, когда уровень секретности «Перед прочтением – сжечь!» Так, на всякий пожарный случай, вешаем такой ярлык. А вдруг какой-то баран всё же задерёт голову, оторвавшись от кормушки и его, барана, остригания? Его простое сознание возмутится рябью грозящего усложнения осознанности бытия. Буянить будет! Баран! Взбаламутит стадо. Всё одно не поймёт же ничего, но графики приростов живой биомассы, стрижки бабла и планового забоя нарушатся. А некоторые козлы, типа Германского Графа, что считают себя «пастухами», даже обеспокоятся: «А как управлять стадом, если „они“ всё будут знать? Их же не получится наёживать!» Успокойся, козёл, не хотят они правды! Им нужна лишь кормушка высокого уровня потребления, твёрдость и преемственность стабильности плети пастуха и «звезда пленительного счастья» наркотического транса зазеркалья. Но штамп секретности поставить надо. На всякий пожарный: «Перед прочтением – сжечь!»

Исполнено! Горю! И плавлюсь!

И всё! Сгорел!

Мир стал бордово-чёрной горошиной пульсирующей боли. Настолько невыносимой, что…

Завершающее отступление

По мосту шли ряды «Усмешки Смерти». Гордо вскинув голову, с равнением на казнённого, корчащегося на огне. Специально чеканя шаг. Словно надеясь сломать мост, вызвав амплитудные его колебания. Но коробка за коробкой проходили, а мост держался, гудя, как от боли.

Верёвки, удерживающие сжигаемое тело, прогорели. Но не одновременно. Сначала одна. И тело нелепо вытянулось. Вот не выдержала и вторая верёвка. Неуклюжей куклой тело сползло на угли, как-то спружинило, перевернулось, перевалилось, продолжило сползать. И соскользнуло с моста.

Прохождение «Усмешки Смерти» было сорвано. А парадный строй нарушился. Вся многотысячная людская масса воинов и собравшихся зрителей качнулась к воде. Но лишь немногие видели, как сожжённые останки рухнули в воду. Некоторые потом утверждали, что воды реки даже один раз вынесли тело на поверхность, словно отторгая что-то чужеродное. Но остальные ничего не увидели. Останки казнённого отступника река похоронила, как каменную глыбу.

Именно как глыбу. Как камень. Камнем сожжённый ушёл на дно. И видимо погрузился в ил. Потому как этой же ночью нашлось немало ныряльщиков, желающих выловить тело. Или хотя бы отсечь себе кусочек, на память. Как амулет. Только останков этих никто так и не нашёл. Ни под мостом, ни ниже по течению.

Ну, пропало и пропало! Что ж теперь? Жизнь-то продолжается. Тем более война. Как-то всем было не до подобных отвлечённых обстоятельств. Продолжающееся течение событий полностью поглощало собой всех живущих, трудящихся, сражающихся. Своя рубашка завсегда ближе к телу. А своя шкура теплее, роднее, уютнее. И не подпалена.

А однажды ночью, вместо ржавого, искривлённого креста на чёрной тумбе, настолько прокопчённой, что ливни так и не могли отмыть этой черноты, явилось пересекающим реку путникам чудо.