По ту сторону жизни, по ту сторону света

– Пошли и забрали. Когда они явились к иноземцам, у тех не было никаких шансов. «Молочные дети» были на голову выше и тяжелее, руки, ноги их, мечи и копья – длиннее, сами они были вдвое сильнее, доспех могли нести вдвое тяжелее, значит толще. Кровь с молоком! И еда их шла вместе с ними. Там у них все Пустоши сплошь травой покрыты.

Рол опять откинулся, крепко зажмурившись. Потом потряс головой:

– Нет такой земли! Везде Пустоши! Опять сказки!

– Сказка ложь, – пожал я плечами, – да в ней намёк. Умному намёк. Ребёнку забава. Я умный. Может, это и сказка, может, и быль. А может, и моё воображение. Вероятного будущего. Потому я и захотел, чтобы моя «Усмешка Смерти» росла.

– И помогли тебе маги владычицы?

– А то! В моей поясной сумке скляночки.

– В поясной твоей сумке мелко перетёртый комок полужидкой болотной грязи.

– Гля! – сквозь зубы выругался я.

Потом грохнул кулаками по нарам, вскочил, заметался по камере, схватившись за голову, сквозь зубы рыча одно и то же матерное слово.

– Гля! Как переделывать?! И мага того кто-то приголубил, – ощерился я, – щуки! Когда он позарез нужен. Вот, гляди! Щуки! Тля! Порву, гля! Кто это сделал, Рол? Порву!

Я схватил палача за воротник и тряханул.

– Ты! – пожал плечами Рол.

– Дурак! – выдохнул я ему в лицо, отталкивая его, опять заметался.

– Ты ведь совсем не случайно проговорился, да, Весельчак? – усмехается палач. – Его ведь именно приголубили. Он умер от обильного внутреннего кровотечения. Должен выразить признательность в милосердии. Он был пьян настолько, что умер, наверное, безболезненно. А учитывая его пристрастия, может, и получая удовольствие от происходящего. Его лишили разом и чести, и жизни.

И тут я понял, что он имеет в виду. Рухнул на нары.

– Вот же глядь! – выдохнул я, сдуваясь.

– Вот видишь? – улыбнулся довольный собой Рол. – А я с самого начала догадался, что это твой грех. Весельчак, Весельчак! Рано или поздно твои шутки должны были завершиться крайне печально. Даже для тебя. И вот ты допрыгался! Ну что, завершаем следствие? Признаёшься в убийстве?

Я тяжело вздохнул. Сам Ясам был на параде, принимал парад, принимал сдачу моста в эксплуатацию. А сама она, Змея Искусительная, была рядом, как ей и положено. Топор или петля – лёгкий выход из ситуации. Много легче гнева этого самого больного типа за измену его самой больной зазнобы. Мне больному. Этот Мир – болен! Зря я переживал по поводу того несчастного сладенького голубка. Этому Миру нужно лекарство! Я лекарством не стал.

Потому я кивнул, прокусил палец и приложил кровью к странице гроссбуха палача.

* * *

Суд происходил, как и положено, в Зале Города. Председатель суда – Он, Сам. Присяжные заседатели – знать из его и из её свиты. Зрители – личный состав войск, «Усмешки Смерти» и шепелявые жители Пешта. Гособвинитель – двуликий Рол, как и положено, един в двух лицах. И прокурор, и палач. И следователь по особо важным делам. Тот, что упал намоченным. Не, это из другой песни. Рол – аскет. Не пьёт, щука! Ну, порядок ему – судья! И исполнитель приговора!

– Да здравствует советский суд! – завопил я, как только с моей головы сорвали мешок, и я проморгался. – Самый справедливый суд в Мире!

Сам и Рол нахмурились, она всполошилась, народ зашушукался. И никому не смешно. Плевать! Мне смешно!

А что мне ещё делать? Плакать? От отчаяния? Да ещё и этот обруч на голове давит. Венец Противодействия называется. Обычному человеку подавляет волю, магу не даёт использовать силу. А мне, по блату, по-свойски, да по-дружески, из корпоративной солидарности, Венец достался с шипами внутрь, как ошейник бешеной собаки. Потому кровь течёт мне по лицу, по носу, щекочет. А руки скованы сзади. Антимагическими кандалами, не почешешься.

Гособвинитель зачитал дело. Оказалось, что я, испытывая непреодолимое отвращение со жгучей ненавистью ко всем заднеприводным человекоподобным, по пьяни, нанял за наличные тридцать серебряников вон тех ублюдков, что болтаются на площади. Прямо там же, в кабаке, и случился предварительный сговор злоумышленников, отягчающий вину меня, обвиняемого. Ублюдки жестоко надругались, если можно такое понятие применять к этим голубям мира, в результате чего, от невыносимого наслаждения, видимо, этот сладенький маг и ушёл в Земли Вечной Охоты, где душка Чикатилов на него будет вечно охотиться. Догонять и надругаться, опять догонять и опять надругаться. И так – вечность. Как в голубом Дне Сурка.