По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Мы уже касались особой роли в этой миссии «Квартета южных песен», который возглавляла актриса и певица Наталья Ефрон (исполнительница роли эсерки Фанни Каплан в фильме Михаила Ромма «Ленин в 1918 году»). Однако не менее популярен был в Питере шансонье и поэт Михаил Николаевич Савояров. Он работал в «рваном жанре»: выступал со сцены в костюме и гриме босяка. Огромное влияние савояровское творчество оказало на Александра Блока, который с 1915 по 1920 год десятки раз бывал на концертах знаменитого «босяка». По мнению ряда исследователей, эксцентрический стиль Савоярова сказался и на послереволюционном творчестве Блока. Например, Виктор Шкловский считал, что поэму «Двенадцать» многие поэты блоковского круга осудили и мало кто понял как раз потому, что поэт создал произведение совершенно несвойственное для себя, ломающее все стереотипные представления о «соловье Серебряного века». Шкловский подчёркивал: «“Двенадцать” — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана “блатным” стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских».

Но ведь знаменитая поэма создана ещё в 1918 году, какое отношение всё это имеет к одесским куплетам про Алёшу? А вот представьте себе — имеет. Именно Михаила Савоярова многие в мемуарах называли одним из первых исполнителей куплетов «Алёша, ша!». Так, критик Соломон Волков отмечал в книге «История культуры Санкт-Петербурга», что известный российский, а затем американский балетмейстер Джордж Баланчин (тогда ещё Георгий Баланчивадзе) запомнил, как Савояров пел знаменитые куплеты «Алёша, ша, возьми полтоном ниже, брось арапа заправлять…»

И всё же не ошибёмся, если скажем, что одним из первых подхватил куплеты не Савояров — это сделали широкие народные массы. К примеру, Георгий Андреевский, изучающий повседневную жизнь Москвы в сталинскую эпоху, отмечает, что в 1920-е годы существовало множество молодёжных периодических изданий («Молодой ленинец», «Комар», «Самоучка» и пр.), «и писали в них всякие юнкоры под такими псевдонимами, как Алёша-ша, Летучий, Заковыка, Туз, Глаз…» То есть «Алёша, ша» стало к тому времени ходовым выражением.

Не прошла мимо него и художественная литература. Мы уже отмечали упоминание «Алёши» в мемуарах белых эмигрантов; сюда же можно присоединить иронический рассказ Аркадия Аверченко «Аристократ Сысой Закорюкин» (1922), где описан бал у советского сапожника: «Наконец, все гости съехались. Оркестр грянул “Алёша, ша”, и пары закружились».

Примерно в то же время поминает одесские куплеты и Михаил Булгаков, сочиняя прошение трактирщика, направленное в Н-й уездный исполком: «Прошу согласно действующим законам о разрешении открыть на площади Карла Либкнехта пивную-чайную под названием “Красный Алёша-ша”. Примечание: Разрешили ли — мне неизвестно» (фельетон «В ногу», 1924). Любопытен эпитет «красный», то есть советский. Знать, не все «Алёши» являлись таковыми…

Это подтверждает и рассказ «В бухте Отрада» (1924) Алексея Новикова-Прибоя, где подвахтенный машинист Маслобоев — герой сугубо отрицательный — весело заявляет: «Одно только знаю, что идём партизан лупить. Хо-хо, будет горячее дельце. Алёша, ша! Не пикни! Тут сила…»

В нейтральном контексте тема одесского фокстрота звучит в главе «Лёнька Пантелеев» из романа Григория Белых и Леонида Пантелеева «Республика ШКИД»: «Мальчишка курил папиросы “Зефир” и насвистывал насмешливую песенку “Алёша, ша”». Упомянуты куплеты у Юрия Смолича в романе «Восемнадцатилетние» (1938) и т. д.

Тайна «заправленных арапов»: тема карточная

То есть по крайней мере фраза «Алёша, ша!» стала, что называется, «летучей»: её использовали в значении «помолчи», «заткнись», «хватит врать, чепуху молоть». Популярностью пользовался и знаменитый припев в целом:

Алёша, ша —
Бери на полтона ниже,
Брось арапа заправлять — эх-ма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!

Правда, как мы убедились, в Питере последнюю строку заменяли и вместо упоминания Одессы-мамы пели «Петрограда не видать». О других топонимических заменах ничего не известно. Можно предположить, что обычно всё-таки поминали Одессу или же ограничивались первыми двумя строками припева.

Обратим внимание на то, что припев этот в «тюремном» варианте текста к месту лишь после четырёх куплетов — первого, второго, а также о генерале и попе. В остальных случаях реплика с Алёшей провисает и выбивается из общей стилистики песни.