По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Картёжное «заправлять арапа» в первоначальном смысле (неуплата долга) достаточно очевидно связано со старым русским «заправлять» в смысле — взыскивать долг. В соответствующей статье далевского словаря приводится пример такого словоупотребления: «Он заправил с меня сто рублёв, а я не даю». Скорее всего, сначала идиома звучала как «заправлять с арапа», то есть безнадёжно взыскивать долг, а затем вполне естественно изменилась на «заправлять арапа» — не платить карточных проигрышей. В конце концов, выйдя на широкое языковое просторечное пространство, сочетание приобрело смысл — врать и обманывать вообще.

«Править арапа» — совсем другая история. Слово «править», помимо всего прочего, имело в живом русском языке устойчивое значение — «оправдывать, защищать, выгораживать». Существует даже старая поговорка: «Вора править — за него муку примать». То есть «править арапа» изначально значило — оправдывать мошенника.

О том же косвенно свидетельствует и разговорное применение этой идиомы. Обратимся к третьей книге романа «Тихий Дон», где схваченный большевик Штокман обращается к казакам:

«Мы — коммунисты — всю жизнь… всю кровь свою… капля по капле… — голос Штокмана перешел на исполненный страшного напряжения тенорок, лицо мертвенно побледнело и перекосилось, — …отдавали делу служения рабочему классу… угнетённому крестьянству. Мы привыкли бесстрашно глядеть смерти в глаза! Вы можете убить меня…

— Слыхали!

— Будет править арапа!»

Разумеется, последняя реплика вполне синонимична словам «хватит врать», однако точно так же она воспринимается как требование не защищать большевиков. То есть в годы Гражданской войны и первое десятилетие Советской власти значение «править» как «оправдывать» ещё не потеряло своей актуальности. Не случайно казаки используют не жаргонное «заправлять», а народное «править». Хотя постепенно, разумеется, жаргонное толкование возобладало, и наиболее популярным стало устойчивое словосочетание «заправлять арапа» в смысле — врать.

Да, все «арапские» выражения сегодня, как правило, даются с пометой «жаргонное». Однако ещё в первые два десятилетия XX века эта характеристика не была столь определённой и колебалась от уголовной до разговорной, простонародной. Даже многие словари жаргона, босяцкого языка и пр. не включали в себя ни «арапа», ни связанные с ним фразеологизмы. Обошёл «арапскую» тему в своём солидном словаре «Блатная музыка (Жаргон тюрьмы)» (1908) и знаменитый Василий Трахтенберг. И в одесских куплетах про Алёшу, и в шолоховской казачьей эпопее «арапские выражения» использованы именно как просторечные, а не уголовные. Целиком к воровскому языку эти фразеологизмы отошли позднее, с появлением уркаганского, тюремного варианта фокстрота «Алёша, ша!». Но когда же это произошло?

Арестантские напевы Дмитровлага

В поисках ответа вновь обратимся к судьбе Макса Кюсса — автора упомянутого фокстрота. Мы оставили его в то время, когда он добровольно пошёл служить в Красную армию. А через два года, когда отгремела Гражданская война, композитора постигло несчастье: ушла из жизни его супруга Перла Вольфовна — терпеливая женщина, которая повсюду сопровождала мужа и на которой, по сути, держалась вся семья. Старшая дочь к тому времени вышла замуж и уехала в Сибирь, а Макс Авельевич остался с сыном в Одессе. В 1922 году ему предлагают место преподавателя музыки в клубе 63-х Симферопольских пехотных курсов, и Кюсс переезжает на новое место. Начинается период скитаний: Симферополь, Харьков, Полтава, Артёмовск… В начале 1923 года Кюсс женится на харьковчанке Валентине Минаевой. Они переезжают в Москву, где музыканту предлагают место командира музыкального взвода 1-го конвойного полка. Кюссу с семьёй выделяют жилплощадь в самом центре Москвы, в Благовещенском переулке. В конвойном полку он продержался до середины лета 1927 года. Затем 50-летнему композитору дают отставку с формулировкой: «Подлежит увольнению из армии, как не представляющий ценности». Кюсс играет в парках и на танцплощадках, пишет танго, вальсы, фокстроты… В Москве он женится в третий раз, но и этот брак распадается.

К 1932 году маэстро оказывается в одиночестве. Сын повзрослел и пошёл своей дорогой, скитания по танцплощадкам не особо кормят, в столице Макса Авельевича ничего не держит…

Вот тут наша история вступает, пожалуй, в завершающую фазу. И связано это непосредственно с лагерной темой.