По велению Чингисхана

Джэсэгэй больше не появлялся. Время для Ожулун стало тянуться необыкновенно медленно. День не кончался, а с долгожданной ночью не забирал сон. Она лежала с открытыми глазами, смотрела во тьму, и ей виделось, как отец, выслушав весть от Ньыкын-Тайджи, выгоняет в страшном гневе незадачливого свата со двора! Тот возвращается, низко свесив голову… И Джэсэгэй отвозит ее к родителям. А дальше что? Неужели век вековать с Чилэди, если тот еще возьмет ее, оскорбленный… Ах, зачем, зачем она испытывала судьбу, вертящуюся по высшему предсказанию?

Лишь к утру второй ночи она сама не заметила, как заснула. И в сладкой неге, в слепящем сиянии солнца привиделся ей мальчик, очень похожий на того, из детского сна. С такими же светлыми, спадающими на плечи волосами, только пошире костью и с недетским, будто обозревающим все видимые с небес земли взглядом. Проснулась она в необычайной легкости, радуясь пробивавшемуся в куполе сурта свету.

– Дитя мое, – словно продолжение сна, вошел в сурт Ньыкын-Тайджи, – весть о случившемся в степи долетела до твоих родителей раньше, нежели принес ее я. Они уповают на судьбу. Теперь слово за нашими стариками. Я отправляюсь к ним. А ты соберись, принарядись – поглядят на тебя ласково старухи, все решится добром.

Тут же прибежали Алтынай и Хайахсын с двумя девушками, стали прихорашивать, наряжать Ожулун: одни расчесывали, заплетали ей косу, другие примеряли, надевали украшения…

– Идут! – заглянула пятая девушка.

Все они мгновенно исчезли, словно растворились.

Медленно и важно вошли в сурт три старухи. Ожулун догадалась, что это матери Джэсэгэя, но какая из них родная, сразу было не понять.

За ними следом вновь появились Алтынай и Хайахсын. На глазах старух они принялись раздевать Ожулун. От неожиданности и стыда Ожулун не могла пошевельнуться. Изо всех сил она старалась сдерживаться, помня предостережение Алтынай: «Не смей тогда плакать»… Но слезы сами покатились по щекам.

Старухи ходили вокруг голой девушки и рассматривали, будто коня при покупке: поглаживали шершавыми ладонями ее тело, щупали суставы. Запустили пальцы в волосы, нашарили шрам, оставшийся после падения в детстве. Зашушукались.

Когда она оделась, начали с пристрастием выяснять родословную. Все интересовало – здоровье отца и матери, предков, положение в роду, почести, склонность характеров… Потом принялись расспрашивать о детстве и юности самой Ожулун, о том, что умеет шить, как готовит…

Она так и не разобрала, какая из старух родила Джэсэгэя: за долгую жизнь вместе они сделались похожими друг на друга, как глиняные чашки, отлитые в единой форме. Старухи как вошли, так и вышли гуськом, переваливаясь, как три гусыни, так ничем и не выразив отношения к избраннице своего любимого сына. Но сердце подсказывало Ожулун, что она им понравилась.

Вскоре вошел Ньыкын-Тайджи, подтвердил ее догадку. Но при этом озабоченно добавил, что Джэсэгэя срочно вызвали в ставку хана.

* * *

В те дни среди монголов распространилась страшная весть.

Амбагай-хаган, который сосватал свою дочь за главу племени Айыр, чтобы породниться и установить мир с воинственными татарами, провожая молодую к ее суженому, пропал без вести на пути к озеру Буйур-Ньуур…

Джэсэгэя вызвали в ставку хагана и поручили отправиться вслед ему. Батыр с тремя сюнами воинов, каждый из которых имел сменного коня, вернулся уже через пять суток, разузнав: Амбагай-хагана подстерегли татары из рода Джогун и отвели его к Алтан-хану. Более того, в степи Джэсэгэй встретил человека из рода бэсиит по имени Балагачы, которого Амбагай-хаган успел отправить перед пленением с посланием сыновьям своим Хабул-хану, Хутуле и Хадаану. Послание гласило:

«Слушайте! Меня, великого хагана народа монгольского, убили выродки степей с черными помыслами, когда я провожал выдаваемую мной замуж дочь. Мстите за меня, уничтожайте их злой дух, пока не будут истерты ваши десять пальцев. Сотрите черный род с лица земли, разбросайте пепел по ветру, превратите в прах и пыль. Сделайте так, заложите тяжкий камень их судьбы, чтобы потомки всех племен и родов в степи проклинали нечестивых за тяжкий грех!..

Это сказал я, великий вождь народа монгольского – Амбагай-хаган…»

Завещание великого хагана сначала огласили в ставке перед большими тойонами, потом отправили вестовых разнести его по всей степи, до самого дальнего костра.

И каждый из монголов, преклонив колено, отвечал завещанию Амбагай-хагана клятвенными словами: «Ты сказал, я услышал!»

Все вокруг закипело подготовкой к войне.

Джэсэгэй-батыр дал распоряжения тойонам-мэгэнэям своего тумэна – десятитысячного войска– и отправился решить вопросы своей личной жизни. Перед войной, конец которой никто не мог предсказать, надо было это сделать как можно скорее. Он еще не знал, что решили старухи, как отнеслись к Ожулун, но хорошо помнил: матери имели виды на дочь одного из почтеннейших тойонов рода тайчиут по имени Сачыхал, вели о ней переговоры.