По велению Чингисхана

Оказывается, как утверждали обвинители, Мелик-Хан должен был так или иначе, но непременно перейти на нашу сторону, присоединиться к нам… Эти судебные крючкотворцы, «псы Джасака», не только уверовали в свои, придуманные ими самими же предположения, но уже нашли и «виноватого»…

Видно, у тех, кто давно отошел от настоящей жизни, от людских обыденных забот и всё сравнивает лишь с буквой закона, кто занимается только поиском подтверждений своего обвинения, портится и характер, и само восприятие мира и людей вокруг. Каждого они начинают подозревать в чем-то низменном, преступном, в самом простом и ясном деле будут искать подвох и корысть…

Но, с другой стороны, сможет ли раскрыть истинное лицо преступника человек, несведущий в законе, не знающий способов и приемов расследования, всего судебного порядка? А если преступник начнет намеренно путать, скрывать правду, уводить расследование в сторону, сваливать всё на безвинных? Легко судить со стороны, не зная всей сути обвинения, всех доказательств и показаний свидетелей. Если же вникать во все подробности, то даже простое дело начинает казаться сложным, запутанным… И так едва ль не в любом ремесле. О, как все-таки ясна, определенна и четко расписана по сравнению с этим жизнь простого военного – и чем ниже он в воинской иерархии, тем ему проще…

Из Балагасуна, где находилась Ставка правителя уйгуров, тюсюмэл Верховного суда вернулся с хорошими для подсудимого показаниями самого Барчука: «Мешка этого я не видел, у нас его не было вообще. Да и кто станет хранить такие драгоценности среди оружия да разного походного скарба? Подобное обвинение против военачальника может выдвинуть только недалекий человек, совершенно не разбирающийся в цене этих самоцветов, их значении для хозяина. А на своем веку я перевидал немало тойонов, но такого способного, понимающего наши уйгурские особенности и честного человека, как мэгэнэй Курбан, еще не встречал…»

Когда Махмуд довел по большому секрету до старика Аргаса этот отзыв Барчука, тот обрадовался, как никогда раньше: неужто, наконец, правда начинает брать верх?!.

И как может, оказывается, измениться человек!

А ведь когда Барчук был здесь, среди войска, он казался таким нерешительным и даже недалеким, не способным брать на себя ответственность за что-либо. Но стоило ему вернуться к себе домой, сесть на свой трон великого правителя, как тут же стали уверенными и слова его, и действия – и, как утверждает умный купец, изменился сам образ мыслей его! Теперь Барчук не только вождь уйгуров. Теперь он, по сути, наравне с монголами владыка Шелкового пути – потока несметных богатств, движения мировых средств, путей, текущих из глубин Китая до Самарканда, а далее через Багдад до портов Средиземноморья и на самый дальний Запад, а это с ответвлениями тысячи кес. Ну, а деньги, как известно, и с ними власть разительно меняют человека, делают его увереннее, сильнее, выявляя ранее заторможенные способности и возможности.

* * *

В поисках встреч с большими тойонами старик Аргас поехал из Отрара сперва в Ургенч, а затем и в Самарканд. И там ему с трудом удалось поймать Сиги-Кутука – и это после нескольких попыток заранее договориться о встрече.

Сиги-Кутук в отрочестве прошел полное обучение у Аргаса. Но высокий чин не мог не изменить и его. Теперь той радости, с которой он обычно встречал своего учителя, не было и в помине. Согласился на встречу и разговаривал нехотя еще и потому, конечно же, что понимал, почему старик, который не привык по мелочам беспокоить кого бы то ни было, на этот раз явился лично.

Это был плохой признак. Значит, они уже твердо и по полной мере решили обвинить и наказать его парня. В самом деле, если бы они поверили показаниям правителя уйгуров Барчука, то сразу же прекратили бы следствие и тут же освободили Курбана. Но раз они этого не сделали, значит, не придали большого значения столь резким словам самого правителя уйгуров… да, признак хуже некуда.

Старик попытался подробнее рассказать о своем воспитаннике, доказать, что Курбан не мог иметь никакого отношения к этому обнаруженному мешку и, разумеется, не знал о его содержимом, и потому подозрение с самого начала не имело никаких обоснований – мало ль кто мог на время сунуть в повозку награбленное… И докажите, когда и как собирал эти драгоценности сам Курбан, откуда они у него взялись? Но Сиги-Кутук молчал, опустив глаза. Не понять было даже, слушает он старого учителя или нет, принимает или отвергает его доводы. А если и слушает, то вынужденно, не прерывая лишь из-за давнего уважения… И когда старик выдохся, то вместо хотя бы краткого ответа Сиги-Кутук вдруг спросил, что тот думает по делу Тохучара.

– Сюбетей с Джэбэ, – помедлив и удивившись вопросу, сказал Аргас, – суровые военачальники, не позволяющие своим нукерам ни шагу влево или вправо сделать. По сравнению с ними Тохучар более мягок, покладист. Так что его люди могли и посвоевольничать, когда были уверены, что все останется в тайне…