По воле Петра Великого

   — Однова привелось! — быстро кинул ответ Задор и снова нараспев повёл свою сказку. — Вот, слышь, благословился Орелко мой, книгу взял старую-то, заветную, шелом-броню одел дедовску, заговорённую, меч-кдаденец при бедре. В путь тронулся на коне, на своём, на богатырском... А изо всех пещер, из лесов и оврагов тут и вышла рать-сила несметная, в одной руке крест, в другой топор, либо копьё там, али рогатина, и с пищалями, и с самопалами... Видимо-невидимо людей! А над тем воинством — силы небесны, ангелы белокрылы веют-реют, боронят рать Христову от злой нечистой силы, котору наслал чародей на Орелку с ево воинами с Божьими!.. Из песков пустыни ключи забили, поят путников. Из лесов звери выходят, сами в руки даются на ихнее пропитание. Пески зыбучие по озёрам золотыми песками рассыпаются, вот как близ озера Мунгальского, што Кху-Кху-Нор зовётся...

   — Что, что!.. Какое ещё озеро с золотым песком ты помянул?.. Мунгальское?.. Где оно?..

   — Пожди, дай одно кончу — другое довершу! — проговорил Задор и быстрее теперь рассказ повёл.

   — Вот долго ли, коротко ли, добегли рати Орелковы с им самим и до столицы старой тово краю, где чародей государствовал... Всех слуг диаволих перебили. А чародей заклятья тяжкого не выдержал, сам скрозь землю провалился, сгинул. И стал мой Орелко царём. Славу прежнюю пращуров наново помянул да прославил. И доселе про нево песни поются и байки баются, што больно добёр был к люду хрещёному, спас веру старую от нашествия Антихристова! Сказки моей конец, мне пива корец! Пир задал царь новобранный, Господом избранный. Я там был, мёд-пиво пил. По усам текло, в кадыке сухо было! Не пожалуешь ли чево за сказочку, князь-воевода милостивый?

Этим обычным присловьем закончил Задор и умолк.

Молчал и Гагарин. Агаша, как во сне, не знала, что кругом творится... как ей понять и сказку дружка своего, и глубокое раздумье, граничащее с растерянностью, которое явно овладело вельможным гостем. Что-то произошло сейчас, чует она. А что, не может уяснить себе хорошо.

Задор меж тем тихо выпрямился, подошёл к дверям и вдруг приоткрыл их, хотя за ними раньше не слышно было никакого шума.

Только тонкий, звериный слух Задора мог уловить, что стоит и подслушивает кто-то за дверьми. И чуть не опрокинула раскрытая дверь этого любопытного, очертания которого темнели за дверью в полосе света, льющегося из опочивальни в неосвещённые сени.

   — Хто тут? Што надоть? — сурово, хотя и негромко окликнул Задор.

Встревожился и Гагарин.

   — Кто там?.. Кто смеет?.. — крикнул он.

   — Я ж то есть... Я самый! — послышался голос Келецкого. — Тилько стал к порогу подходить, а тен хлоп и раскрыл... Я же ж мыслил залытать, мосце-ксенжа, може, час вечерю готоваць?.. И там чловек из Тобольску з пакетом... От царя же цидула есть... Я и мыслил...

   — Пакет от ево царского величества?.. Сюда пусть несёт... И вечерю пускай там накрывают. Я уж спать не стану. Разбил мой сон вот этот балагур... На всё горазд... И плясать, и байки баять... И... Гляди, што мне добыл из могильника?..

Келецкий по знаку Гагарина взял и стал разглядывать корону, видимо восхищаясь её красотой и работой.

   — Иезус Мария! — по-польски стал он восторгаться. — То ж есть цудо! Як дзивне!

Потом обратился к Сысою, словно хотел что-то спросить, но только окинул его взглядом и снова стал любоваться короной.

А. Задор сам подошёл близко к секретарю, неожиданно сложил руки, как делают католические монахи, и на чистом польском языке проговорил:

   — Благослови, святой отец, чтобы Иисус Пресветлый ещё мне удачу послал. Хочу и на твоё счастье пойти, могильники искать — раскапывать. Много их в нашем краю.

Не сразу ответил Келецкий. Насторожился, даже зубы слегка оскалил, как крупный хищник, чующий опасность. Передохнул, овладел собою и особенно ласково ответил той же польской речью:

   — Бог пусть благословит. Я не ксёндз, как почему-то подумал ты, брат. А ты католик разве, что так хорошо владеешь нашей речью?..

   — Родился в Московии, от схизматиков... А бывал в Киеве, в Вильне... И, сдаётся мне, что там я видел твою милость... И не в кафтане мирском, а в сутане служителя Господня, у алтаря в коллегии отцов иезуитов... Ошибся, видно. Сходных людей много на свете. Прошу простить!..

И отступил к дверям, словно уйти собирается.

   — Стой, стой! — приказал Гагарин. — Али забыл, про озеро ты помянул тут, про золотое... Хотел сказать мне... Я сейчас. Только вот бумагу посмотрю.

И князь обратился к Келецкому:

   — Где же гонец? Зови. Тут он?

   — В ближней горнице. Я в сей час!..

Вышел и сейчас же вернулся с драгуном, который подал Гагарину большой пакет с печатью Сибирского приказа на Москве. Кроме адреса, наверху была помета, гласящая, что в пакет вложено послание, писанное лично царём. По знаку губернатора, гонец вышел, а Келецкий взял у князя пакет, осторожно вскрыл, между бумагами нашёл небольшой, сложенный письмом лист, на котором темнели строки, писанные твёрдой рукой Петра.