По воле Петра Великого

   — Люди ложь, и я — тож... За што купил, за то и продал... А про золото — верно знаю... Весною, как та Амун-Дарья из берегов выливается, широко разбегается, бухары и всякие иные люди тамошние воду ловят, коврами, сукнами её перенимают с илом и песком, мутную, тяжкую... А среди той мути — и песок золотой наваливается, горит на солнышке, ровно снег под лучами вешними... А как вода спадёт, по берегам роются, со дна песок да ил добывают, промывают, золото берут... Богатая река... И озеро всё златородное. Песок по берегам ево чуть не наполовину золотой. Оттого так богато и люди в тех краях живут, ни сеять, ни жать им ненадобно. Есть на што и хлеба купить, и людей кабалить! Нечистый недаром кровь свою пролил на землю, чтобы золото зародить!..

Умолк. И оба слушателя его молчат. Сказочные картины зареяли перед ними в воображении, особенно у алчного Гагарина...

   — Добро... Разведаем понемногу... Благодарствую, Сысоюшко, што поделился со мною своими сказками и былями... Уж ты, гляди, и не оставляй меня... Что тебе тута, на слободе торчать? И то мне дивно! Ко мне в дворню не хочешь ли, а?..

   — Челом бью твоей милости!.. Не ждал, не чаял такова... Да, слышь, государь ты мой, благодетель: толку тебе мало от меня, в дворне коли я буду. Так, на воле, я и на промысла пойду, и по людям потолкаюсь... И, глядишь, тобе же што ни есть занятное принесу да вызнаю... А во дворе сидючи в твоём, где и так челяди немало, чем тебе угожу?.. Не взыщи, што неладно, может, молвил... Там, как твоя воля.

   — Вижу, понимаю — вольный ты сокол... Ну, добро и так... Летай, где хочешь! Меня не забывай... И я не забуду тебя... Авось и приладимся один к другому, а?.. А ты куда ходила, красавица? — обратился он к вернувшейся Агаше. — Что гостей кинула?

   — Милости просим, князь-воевода! Столы готовы. Вечерять не изволишь ли?..

   — A-а!.. Ладно. Поесть и то надо... А то на ночь и сна не будет, коли не поешь. Идём, идём...

Не узнать теперь просторную, но простую горницу в доме попа Семёна. На другой же день, следом за князем, чуть не целый обоз явился в слободу Салдинскую. Посуду привезли, бельё тонкое столовое и постельное, ковры, бочонки вин и квасу, любимого князем.

Стены бревенчатые и не видны сейчас под коврами. Скамьи, как в царских теремах, сукном устланы, на полу — ковры. Стол покрыт камчатной скатертью, тканной лучшими мастерицами в Голландии, с вензелями князя. Для него самого — обычный, золотой прибор, тарелки, кубки, ножи с вилками поставлены и положены, а для попа с дочкой и для Келецкого с Трубниковым — попроще, серебряное всё, чеканное, тонкой работы приготовлено.

Людская изба в поварню обращена, челядь поповская разбрелась куда попало. И целый ад на этой поварне. Повар князя с поварятами там чуть не с рассвету до поздней ночи что-то стряпают, варят, жарят, как будто надо не пятерых людей прокормить, а целую роту голодных ратников... Широко все привыкли делать вельможи в эту пору, для них благодатную, когда со всей земли что есть лучшего, чуть не даром доставалось им, владыкам над тысячами и десятками тысяч покорных, безответных рабов...

Бесконечный, обильный ужин, сдобренный дорогими, сладкими и крепкими винами, подходил уже к концу. Поп Семён, совсем опьянелый, восхвалял Келецкому прелести вдовы-просвирни, заявил, что сбирается после трапезы навестить её, и звал с собою нового приятеля, успевшего расположить к себе и отца девушки, и её самое.

Трубников, тоже под хмельком, молчал, ел всё, что подавали, пил много и не сводил глаз с красавицы, так что Гагарин даже стал подтрунивать над своим телохранителем, не то шутя, не то ужаленный настоящей ревностью.

Сам князь, насытясь вдоволь и подогрев себя не одним кубком вина, стал весел, разговорчив, рисовал Агаше блестящие приёмы у царя в его новом Парадизе и в Москве, вышучивая знатнейших сановников, имена которых были известны даже и в этой сибирской глуши, трунил над прекрасными и непрекрасными дамами и девицами, которые бывают на ассамблеях. Самые откровенные истории о любовных приключениях Петра, Екатерины и всех придворных кавалеров и дам сыпались, как из мешка. Этими историями, картинами распущенности и разврата Гагарин словно хотел и в девушке воспитать навык к этому да и себя подогреть посильнее, чувствуя, что слишком велика разница лет и сил у него самого и у его новой, юной и прекрасной возлюбленной.

За каких-нибудь два дня князь успел убедиться, что девушка сильно захватила его, как уже давно не увлекала ни одна женщина, ни из числа опытных, искусных прелестниц, ни из «честных» наложниц, каких он находил среди московской и питерской знати или брал среди своей бесчисленной женской дворни.

«Эх, кабы эту Агашу мне да лет на десяток раней Бог послал!» — невольно думалось Гагарину.

И он всё тревожнее стал ловить безмолвные взоры восторга и страсти, которые посылал Трубников девушке, получая в ответ сдержанные полуулыбки и быстрые, огненные взгляды.