По воле Петра Великого

   — Делать, конечно, надо так, как вельможному князю тут, на месте, виднее и лучше кажется... А одного упускать не надо. Хороший случай припадает. Задумал царь сильный отряд за золотом отрядить. Чего лучше! Для этого прежде всего надо много припасу запасти, и ружей, и пушек, и амуниции, и продовольствия, а главное, пороху и свинцу. Раньше до остатку почти это увозилось отсюда. И на войну надо было, и, просто сказать, не любит, опасается царь в далёкой Сибири оставлять много военного припасу... Теперь иначе должно выйти. Наберём вороха разного добра, и боевых снарядов, и оружия... Людей, когда надо, тоже собрать недолго... Для себя, конечно, не для тех франтов, что сюда явиться могут против воли вельможного князя... А там? Кто знает?.. И для походу за песком золотым пригодится оружие, свинец да порох... И для других причин! Война — дело тёмное! Вон, под Полтавой сам шведский король был ранен! От этого не застрахованы владыки земные, как и от самой смерти! А если что случится?.. Тут далеко от Москвы, от всей России... Мало ли тут что произойти может! Хорошо наготове запасы военные иметь... Да побольше преданных людей... Как скажешь, вельможный князь?

   — Скажу... Дьявол ты! Змий-искуситель! — глядя в умные, словно смеющиеся сейчас глаза советника, ответил Гагарин и задумался глубоко.

Оставя князя с его думами, тихо выскользнул из покоя Келецкий. А Гагарин, через несколько минут подняв голову, словно очнувшись, вскрыл ещё два письма, пришедшие с той же эстафетой, которая принесла меморию, памятку государя.

Одно письмо было от близкого родича и друга, стольника Василия Ивановича Гагарина, который, сидя на важном посту в Сибирском приказе, оберегал Матвея Петровича от нападок и подкопов со стороны различных завистников и врагов.

Сейчас Василий Иваныч сообщал князю, что приходят разными окольными путями доносы и жалобы на губернатора со стороны приказных дьяков, воевод и иных служилых людей, которым не по нутру пришлись новшества Гагарина. Митрополит и лично, и чрез преданных ему попов и обывателей тоже старается насколько возможно очернить Гагарина в глазах Петра.

«Всё бы то ничего! — писал стольник. — Царь цену наветам завистников добре знает и мало верит таковым. Но одна беда. Сведал я от наших доброхотов, денщиков царских, да и от других, Апраксина, Головина и самого Данилыча, что объявился на очах царёвых некий злодей, смерд последний, строчило, приказный подьячишко никчёмный, кой двоих апонских людей государю привёз напоказ. И той смерд, именем Ивашка Нестеров, многие вести наносные и клеветы чёрные на тебя, брат и благодетель, хитро нанёс. Особливо о самоцвете диковинном многие сказки поведал государю и того в интерес привёл и в сумнение. И даже сверх меры подлые слова о тебе говорил той Ивашка, ловко одно к одному прибирая, так што веру ять можно было бы, ежели бы не он, смерд, холоп последний, и не на тебя те вины и клеветы возводил. Друг и заступник наш неизменный, Данилыч, государю говорил против тех речей облыжных и успел, кажись. Но ежели хотя што мало и похоже есть, сам о том понимай и поисправить не замедли, врагов своих упредя».

Так из Москвы писал родич Гагарина. Во втором послании старик Апраксин из Питера почти то же сообщал, осторожно намекая между строк, что одна надежда и защита Гагарину от Меншикова. Но и тот, конечно, в свою очередь, в «сухую» помогать не станет и надо хорошенько поблагодарить сильного заступника за помощь. А ещё лучше, если Гагарин под каким-нибудь предлогом поскорее приедет в столицу и уладит эти запутанные вопросы, устроит лично свои дела.

   — Вот оно, што значит: тринадцатый годок, чёртова дюжина подбегает! И никому, и мне, видно, покою не знать в нём, в треклятом! — пробормотал Гагарин, отбросив в сторону листок. — Придётся снова ломаться, скакать за тысячи вёрст, а пошто?.. Леший знает, да...

Остановился князь, огляделся, не слушает ли кто... Снова в думы погрузился. Наконец решительно тряхнул головой, позвал слугу, приказал заложить лёгкий возок, чтобы ехать на постройки.

* * *

Несмотря на наступление холодов, работа там ещё кипела. Крыли крышу на возведённых, законченных корпусах; складывали деревянные стены и переборки, строгали, отделывали полы, штукатурили стены и прилаживали окна, двери.

Крестьяне — чернорабочие, землекопы, землевозы с лошадьми и каменщики, кроме печников, почти все были отпущены. Остались только наёмные плотники, штукатуры, кровельщики да помогали им арестанты, ежедневно приводимые на работу под надзором тюремных сторожей и военной стражи.

Кроме шведов, зодчих и десятников, кроме русских приказчиков, подрядчиков и мастеровых, ещё одна необычная фигура дьяка из канцелярии губернаторской появилась в это утро на постройках, словно ожидая приезда Гагарина.

Он слонялся среди общего развала и рабочей сутолоки, входил в полуотстроенные корпуса, слонялся по дворам, загруженным материалами и мусором, обращался с расспросами к рабочим и урядникам, а сам всё поглядывал туда, откуда должна появиться колымага князя.