По воле ветра

Крылья бабочки, потерявшие волю в один миг, неловко и стыдливо, словно лепестки диковинного цветка, опустились на берег, о котором мечтала их хозяйка. Важный от сытости малыш малиновки тут же подхватил узорный напудренный листок крыла, и принялся обмахивать им от пыли ветку, на которой сидел, как салфеткой, а в это же время, другим крылом утирали носы расторопные муравьи.

Так бывает, если твоя чрезмерная радость или нечаянный излишний испуг обращаются для кого-то горем, крушением надежд или самой жизни.

Умеренность, она хороша во всём.

Вот ведь и зяблик, – не желал, не думал, не мог себе вообразить…

Вызов

Белый мотылёк нежно обнял белоснежный колокольчик за шею и, притянув его голову к себе на плечо, прошептал на ухо:

– Бедный-бедный, как мне тебя жаль!

И даже не сбив дыхания, но изображая дурноту, тут же попросил:

– Нет ли у тебя вдруг воды?

Цветок, опешив от такой бесцеремонности, слегка отстранился, но так как был отзывчив и слаб душой, да к тому ж всегда держал немного любой влаги прозапас, указал гостю, где её взять. А, пока тот пил, не удержался поинтересоваться:

– Отчего ж ты меня жалеешь?

Утерев мокрые губы, мотылёк не без охоты отвечал:

– Мы с тобой как братья, мои крылья похожи на твои лепестки. А различает нас лишь то, что один умеет летать, а другой нет.

– И.… ты, конечно, решил, что я -тот, другой, который не умеет?! Но почему?! Ночами, когда ты спишь…

– Ой-ой-ой, не хитри, даже не пытайся! Куда тебе! Я видел, как на закате ты складываешь свои белые крылышки гармошкой. Быть может тебе и мнится, будто летаешь… во сне, но наяву – только я!

Колокольчик вздохнул беззвучно, огляделся вокруг, и как-то нехорошо, не по-доброму решительно нагнув голову, сделал усилие, так что лепестки его скрипнули. Надломившись, он приподнялся со своего ложа59, как бы собираясь с духом, немного повременил, но вдруг, раскачавшись, словно цирковой гимнаст, запрыгнул на подножку скоро проходящего ветра и исчез из виду.

Мотылёк не успел даже охнуть, так стремительно всё произошло, но, когда заметался, чтобы поспеть за цветком, понял, что уже опоздал. Да и куда там, не угнаться бабочке за ветром.

Если бы сделалось невозможное, и мотылёк настиг колокольчик, он бы услыхал, как ветер грубит, высаживая безбилетного пассажира. И увидел бы то, как тонкие прозрачные лепестки крошатся о гравий дороги, истекают соком и, смешиваясь с пылью, превращаются в кашицу, которой побрезгают даже муравьи.

К сожалению, мотылёк ничего этого видеть не мог. Высокомерие лишило его осторожности, и первый же птенец, что предложил ему «выйти поговорить», уже через мгновение сыто стряхивал белую, будто сахарную пудру со щёк.

Жаль, что всё случилось именно так. Не будь того, произошедшее с цветком научило бы мотылька обращаться со словами бережно, как с бабочками.

Намерение подчеркнуть своё превосходство губительно. И для того, кто заявляет о нём, и для того, кто принимает его за вызов.

Уж облака…

Уж пил так вкусно и степенно, что казался похожим на щенка с прижатыми к голове ушами и чрезмерно длинным телом. Ему не мешали ни щекотавший его под лопаткой шершень, ни рыбёшки, что, раздувая мехами жабр огонь озорства, норовили ухватиться за червячок языка. Даже лист кувшинки, который делал вид, что пытается перекрыть доступ к воде своим лоснящимся боком, совершенно не был ему помехой.

Когда уж закончил пить и, обратившись к солнцу холодной стороной, повернулся против часовой стрелки, шершень, распугав рыб, скатился в воду, и начал громогласно тонуть.

Со стороны барахтанье выглядело продолжением веселья, уж помнил, что оса60 плавает не хуже прочих. Но то ж на животе, а шершень упал в воду на спину, перевернуться не выходило, и, сколь не старался он, выгрести к берегу не мог.

Как только уж понял, что это не забава, тут же передумал загорать и, легко перенырнув пруд, играючи поддел баловника, после чего, улыбнувшись круглым глазом, закинул его в крапиву.

Сугробы облаков, навалившись пышной грудью на плечи леса, горбатили ему спину. Облакам было весьма любопытно поглядеть на то, что делается внизу, и узнать, как там с шершнем, и к чему это осы прячут сладости в складках пелёнок мелких шишек туй. Зачем птицы, которые устроились в беседке под яблоней, не заботятся больше об обеде, а обходятся одной лишь переспелой мякотью плодов со светло-розовыми гусеницами внутри61.

Занятно было подглядеть им и за тем, как хмель примеривает тяжёлые составные серьги к несоразмерно крупным, волосатым ушам сосны, а та смущается, да легонько толкает прочь от себя его тонкую руку. Облакам было не расслышать, что такого он нашептал ей, и чем, собственно говоря, соблазнил, но к вечеру сосна уже красовалась в серьгах, а хмель самодовольно поглядывал вокруг, по-хозяйски приобняв её за пышную талию, шевеля при этом усами.

Так бы и зевали облака, пытаясь понять, что к чему, если бы ветер не прогнал их, заставляя не сидеть без дела. Сам же, стряхнув остатки тепла с веников стволов, принялся расставлять их сушиться, рукоятью к земле, где, почти попадая в такт мелодии тени, медленно тёк ручей.