По волнам жизни. Том 2

— Почему обжалую я? — восклицает Чижевский. — Ведь я вовсе не обвиняюсь!

— Нет, и на вас заявлена жалоба! Конечно, никакой клеветы со стороны господина Стратонова не было. Но обиды были взаимными.

— Кто же меня обвиняет и за что?

— Да вот же было заявлено, что вы объявили глубокое порицание председателю родительского комитета.

— Это не я, а педагогический совет!

— Однако вы ведь участвуете в педагогическом совете и занимаете в нем немалое место!

Чижевский беспомощно разводит руками и ссылается на свидетельство «такого почтенного лица, как господин Москалев».

Я парирую:

— Здесь в воздухе помахали авторитетом прокурора окружного суда…

Занялись выработкой формулы примирения.

Чижевский взял назад свое обвинение в клевете, а мы оба выразили обоюдно сожаление о допущенной на собрании резкости.

Чижевский вышел из суда разъяренный, ни с кем не прощаясь. А вслед за тем выяснилось, что он скрывал. Ему не прошла даром вся история с Фуксом. Он потерял директорское место и переехал в Москву простым преподавателем физики в Комиссаровское техническое училище.

Менее всего пострадал виновник заварившейся каши — К. И. Фукс. Его спас сначала развал школы и переход власти, по случаю революции, к корпорации педагогов, а затем и большевизм.

Удаление Чижевского, революционный развал школы и развивавшийся большевизм вызвали столько острых вопросов, что уже не стоило привлекать к суду весь педагогический совет.

3. Мозаика

Преступление

Наш родительский комитет устраивал в пользу бедных учеников благотворительный вечер. По местному обычаю кто-либо должен был в этом случае являться «ответственным распорядителем», им пришлось считаться мне.

В качестве аттракциона мы ввели «ключи счастья». Висели на ленточках двенадцать разных ключей и один замок. Заплативший 50 коп. имел право выбрать один из ключей и открыть им, если угадал ключ, замок. Отгадавший получал очередной выигрыш.

В числе пожертвований на эту лотерею была целая пачка открыток с портретами. Мы их разложили по 2–3 штуки в конвертах.

Вижу, какая-то дама выиграла такой конверт. Рассмотрела открытки — и вдруг резко направилась к полицейскому приставу. О чем-то шепчутся.

Пристав становится каким-то серьезным, смотрит в нашу сторону. Потом медленными шагами направляется ко мне:

— Вы — ответственный распорядитель?

— Я.

— Прошу, отойдем в сторону!

Отходим. Пристав вынимает из кармана конверт с открытками.

— Потрудитесь объяснить, что это значит?

Пожимаю плечами.

— Открытки! Портреты.

— Да, я и сам вижу, что портреты. Но кто на них изображены-с?

— Покажите-ка! Вот это — Владимир Соловьев. Философ такой был. Вы не знаете? Очень известный. Ну, а это — да вот надпись: великая княгиня Елизавета Федоровна.

Это, действительно, была она, снятая в костюме сестры милосердия. Тогда были в большом распространении и портреты ее сестры, императрицы Александры Федоровны, также в костюме сестры.

— Вот что… — протянул пристав. — А я думал…

Он стоял с видом, точно проглотил что-то кислое.

— Что же такое вы думали?

— Совсем другое! — засмеялся пристав. — Впрочем, ничего!

И он поспешил стушеваться.

Трудно было удержаться от смеха. Ясно было, что он со своею дамой принял Соловьева, благодаря его шевелюре, за пресловутого Распутина, а великую княгиню — за ее сестру, императрицу.

В ту пору Распутин был на вершине своего могущества, и об его отношениях с царской семьей выливались ушаты грязи, в которые тогда иные верили. Очевидно, бедняга пристав решил нас изловить в злонамеренной комбинации портретов, и на этом, быть может, выказать служебное усердие.

Мы над этим случаем от души смеялись. Но потом я подумал, что — кто его знает… Мало ли чего полиция, в связи с этим, не доложит такого, что может повредить родительскому комитету. Поэтому, воспользовавшись необходимостью побывать, по случаю назначения в Ржев, у губернатора[11], я предупредил его об этом анекдоте раньше, чем могла сделать доклад полиция.

Жилица

По старым широким привычкам мы, небольшой семьей, заняли в Твери на Мироносицкой улице, в доме доктора Истомина, квартиру в семь комнат, хотя, в сущности, нам столько комнат и нужно не было. Но когда началась война и жить стало труднее, мы решили часть комнат отдавать внаймы.

На две комнаты, расположенные особняком в верхнем этаже, в которые вела лестница изнутри, заявила притязание пришедшая к жене какая-то пожилая дама.

— Я — жена моряка! Муж — капитан парохода на Балтийском море. Пароход реквизирован для военно-морских надобностей, а, чтобы не быть далеко от мужа, я решила пока прожить близ Петербурга, в Твери.

Жене она показалась приличной и скромной особой, а главное — достаточно пожилой, чтобы не заводить в квартире романов.

— Вот, посмотрите и мой паспорт!

Паспорт подтверждал ее слова: жена капитана, по фамилии Яковлева.

Переселилась Яковлева к нам и заполнила комнаты громаднейшими сундуками.