По волнам жизни. Том 2

Один из полков на приветствие полковника Мириманова ответил гробовым молчанием. У командира полка — бледное, растерянное лицо. Мириманову, видимо, стоило нечеловеческого труда сдержаться и проглотить это оскорбление в строю. Он сдержался.

Впечатление — скверное и мало хорошего предвещающее.

Балкон одного из домов, выходящих на площадь — какая-то воинская канцелярия. На балконе полно солдат, впереди — молодой человек с интеллигентным лицом. Разговоры:

— Студент, одетый в солдатскую шинель…

Студент произносит горячую речь, она посвящена памяти жертв освободительного движения. Говорит хорошо, его слушают. А затем начинает красивым баритоном:

Вы жертвою пали в борьбе роковой…[26]

Хор, очевидно заранее подготовленный, дружно подхватывает, увлекая толпу. Несется:

Вы отдали все, что могли, за него…

Трогательно и производит глубокое впечатление.

Развал

День за днем, и развал увеличивался. Приказ «номер первый»[27] быстро оказывал свое действие. В массах, особенно в солдатских, все более и более заинтересовывались фактическим правительством в Петрограде — Советом солдатских и рабочих депутатов.

Улицы и особенно бульвар в дневные часы заполнены толпами шатающихся солдат, с расстегнутыми воротами, иногда декольтированными, зачастую без пояса и босых. И это — солдаты!.. Целыми часами лежат они на лужайках, покрытых весенней травою берегов Волги, и на бульваре. Повсюду играют в карты и повсюду видны бутылки водки. Кругом них все заплевано и засорено шелухой семечек.

Военные занятия фактически уже прекратились.

Пришлось мне в это время съездить с семьей в Тверь. Там картина была еще хуже.

Во время переворота толпы солдат и черни бросились к старому екатерининскому дворцу. Потребовали выхода к ним губернатора Бюнтинга.

Раньше Бюнтинг держал себя очень властно и высокомерно. Помню картину на пасхальной заутрене, в соборе: десятка полтора городовых, взявшись за руки, образовали вокруг Бюнтинга цепь, отделявшую его от остальных смертных. Среди живой цепи, напыщенный и изолированный, выступал грузный губернатор… Это как-то мало соответствовало великому христианскому празднику.

Теперь Бюнтинг оробел, вышел к толпе. Чернь поволокла его по улицам, оскорбляя и избивая. Сорвали с Бюнтинга одежду и под конец тут же, на улице, зверски убили. Труп, обнаженный, долго лежал на улице, его не позволяли подобрать. Комиссара А. А. Червен-Водали, пытавшегося спасти Бюнтинга, едва самого не убили, во всяком случае ранили.

Позже, уже в эмиграции, при лекционном турне в прибалтийских государствах я увидел в пещере Печерской лавры[28] гробницу, в которой был под конец похоронен Бюнтинг.

За тверским полицеймейстером Измайловым[29] гонялись, желая его убить. Измайлов спасся от смерти, укрывшись в пригородном лесу.

Одного генерала, проходившего на окраине города, близ железнодорожной станции, толпа солдат забросала до смерти камнями.

Червен-Водали пригласил меня присутствовать на происходившем под его председательством во дворце съезде делегатов из разных мест губернии. Представители уездных городов, все больше из либеральных земских деятелей, рассказывали в своих отчетных докладах, как протекали революция и переворот в их городах. Вырисовывалась картина довольно мирная и почти бескровная.

Взял слово оратор в солдатской форме:

— У вас протекло все бескровно, потому что никакой революции у вас на самом деле и не было! Где революция, там должна пролиться кровь! Вот, например, в Твери: здесь революция была, и кровь также была пролита. И вообще, — продолжал он, — почему это вы воображаете, будто революцию произвели вы, ин-тел-лигенция? Вздор! Неправда! — он стал повышать тон. — Ее произвели мы, солдаты!! — закричал он во весь свой мощный голос.

Съезд стал ежиться. Многие поопускали головы. Червен-Водали беспомощно постукивал карандашом по столу, желая умерить тон оратора.

— А теперь вы, — говорил он с ехидной улыбкой, — вы боитесь нас, солдат… Я этого не понимаю, почему вы нас так бояться стали?

Оратора прервал хохот и гул одобрения толпы солдат на хорах и в зале.

— Разве граждане в солдатской одежде не такие же граждане, как и вы все?

Говорили, будто это учитель какой-то провинциальной гимназии. Своим выступлением он терроризовал собрание.

На железных дорогах уже была полнота власти солдат. Классы признаваться перестали, и солдаты заполняли именно первый и, пожалуй, еще и второй классы. Особенно, как я наблюдал, любили солдаты вваливаться в отделения, где сидят офицеры. Разваливаются между ними, толкают офицеров, а те, вероятно помня о неоднократных кровавых расправах, беспрепятственно их впускают и молча переносят грубый вызов. Свободнее и приятнее стало ездить только в третьем классе.

В вагонах воцарились грязь и заплеванность. Такой же вид приобрели и вокзалы, — темные, набитые солдатами, которые уже тогда стали уходить с фронта. Властью на вокзалах стали те же солдаты. Они патрулировали среди переполнявших перроны солдат с повязками на рукаве и с невынимаемой папиросой в зубах.