По всему свету

С наступлением весны мы перебрались на новую виллу, элегантную и белоснежную, затененную огромной магнолией и расположенную среди оливковых рощ неподалеку от нашего первого дома. Она стояла на склоне холма, господствуя над плоской обширной местностью, размеченной наподобие гигантской шахматной доски оросительными канавами, между которыми, как я знал, были поля. В сущности, это были старые венецианские варницы, в старину в них собирали соленую воду, устремлявшуюся в канавы из большого соленого озера, к берегам которого они выходили. Озеро давным-давно заилилось, и канавы, ныне затопляемые пресной водой с холмов, служили отличной оросительной системой для покрытых бурной растительностью полей. Здесь в изобилии водилась всякая живность, и поэтому эта местность была для меня одним из излюбленных уголков.

Весна на Корфу никогда не бывает затяжной. Словно бы совершенно внезапно зимние ветры сдувают с неба облака, так что оно сияет ясно-голубым, как живокость, светом, и так же внезапно зимние дожди затопляют долины дикорастущими цветами; розовые пирамидальные орхидеи, желтые крокусы, длинные бледные колоски златоцветника, голубые глаза гадючьего лука смотрят на тебя из травы, и словно окунутые в вино ветреницы склоняются под малейшим дуновением ветерка. Ожившие оливковые рощи полнятся шорохами прилетевших птиц; лососево-розовые с черным удоды с удивленно приподнятыми гребешками тычут свои длинные изогнутые клювы в мягкую землю между кустиками изумрудно-зеленой травы; щеглы в золотисто-алом и черном оперении, трезвоня и присвистывая, весело, словно танцуя, перескакивают с ветки на ветку. Вода в оросительных канавах зеленеет от водорослей, переплетенных низками лягушачьей икры наподобие ожерелий из черного жемчуга; изумрудно-зеленые лягушки квакают друг на друга; пресноводные черепахи с черными, как эбеновое дерево, панцирями вскарабкиваются на берег, чтобы вырыть нору и отложить яйца. Стрекозы синевато-стального цвета, тоненькие, словно нитка, выводятся из личинок и, подобно дыму, плывут через подлесок в удивительном, как бы застывшем полете. Наступает пора, когда берега канав зажигаются по ночам пульсирующим зеленовато-белым светом тысяч светлячков, а днем мерцают ягодами земляники, свисающими наподобие красных фонариков в тени. Это волнующая пора, пора исследований и новых открытий, пора, когда, перевернув бревно, можешь наткнуться на что угодно, начиная с гнезда полевки и кончая блестящими извивающимися детенышами слепозмейки, словно отлитыми из бронзы и отполированными.

Однажды днем, когда я бродил внизу по полям в надежде поймать несколько коричневых водяных змей, что водились в оросительных канавах, издали, примерно через шесть полей, меня окликнула старая женщина, с которой я был немного знаком. Стоя по щиколотки в жирном суглинке, она перекапывала землю мотыгой с широкой лопастью на коротком черенке. На ней были грубые толстые чулки из овечьей шерсти, какие крестьяне обычно надевают для такой работы.

— Я кое-что нашла для тебя! — крикнула она. — Иди скорей.

Добраться до нее быстро было невозможно, ибо каждое поле со всех сторон окружали оросительные канавы, и отыскивать мостки через них — все равно что отыскивать путь в лабиринте.

— Скорее! Скорее! — пронзительно кричала старая женщина. — Они разбегаются. Скорее!

Я бежал, прыгал, семенил, едва не сваливаясь в канавы и на всех парах мчась через шаткие дощатые мостки, и наконец, тяжело переводя дух, подскочил к ней.

— Вот, — она повела рукой. — Вот. Смотри, как бы они тебя не укусили.

Оказалось, она откопала из-под земли ворох листьев, в котором шевелилось что-то белое. Я тихонько разворошил листья черенком сачка и, к своему восхищению, увидел четырех толстеньких новорожденных ежат, розовых, как цикламен, с мягкими белоснежными иглами. Они были еще слепые и извивались и тыкались носами друг в друга, как выводок крохотных поросят. Я забрал их и осторожно положил себе за пазуху, поблагодарил крестьянку и отправился домой. Я волновался за своих новых любимцев главным образом потому, что они были такие маленькие. У меня уже жили два взрослых ежа, Зудючка и Чесучка; свои клички они получили потому, что давали приют полчищам блох. Однако они не были по-настоящему ручными. Эти же детеныши, думалось мне, вырастут совсем иными, я буду для них все равно что мать. В моем воображении уже рисовалась такая картина: вот я гордо шагаю по оливковым рощам, предшествуемый собаками, Улиссом и двумя сороками, а за мной по пятам трусят четыре ручных ежа, которых я научил разным трюкам.