По земле ходить не просто

— А, землячка! Посмотрите, Мария Игнатьевна, какие красавицы у нас бывают на Урале.

Ане было неловко. Все это похоже было на то, что ее сватают, на что-то намекают. И, конечно, ее не отпустили: оставили ужинать.

За столом распили бутылку вина. Карпов много шутил, и Аня невольно смеялась, смеялась от души. Не думала она, что бывший островновский председатель райисполкома такой остроумный человек. Ей даже чуточку было приятно оттого, что он ухаживал за ней.

После ужина Марина Игнатьевна вынесла большой кусок тюля.

— Метров двадцать хватит?

— Вполне.

— А вы знаете, тюль-то импортный. Из Франции. Тюль и вправду был великолепен: тонкий, изящного рисунка, он отдавал блестящей голубизной. Аня чувствовала, как у ней разгораются глаза: такого она еще не видала.

— Дорого стоит?

— Чего там! — небрежно ответила Марина Игнатьевна, улыбаясь краешками толстых губ. — Забирайте — и все. Какой размер туфель носите? Карпов, достаньте для Анны Григорьевны туфли тридцать шестого размера. Чтобы скороходовские были…

— Я для нее черевички царицыны достану, — ответил Карпов, еще сидевший за столом с хозяином дома.

— Не знаю вот, как с деньгами… — Деньги не к спеху.

Аня не могла отказаться. Упустить такую возможность… Правда, она опасалась Сергея. Если узнает, что купила из-под полы, да еще в долг, устроит скандал.

Марина Игнатьевна поняла ее замешательство.

— Мужа боитесь? Пусть не беспокоится. Все начальство районное у меня берет. Не брезгует. Не такие шишки, как секретарь сельского комсомола…

Провожать Аню вышли все трое. Хозяева остались у ворот, а Карпов увязался за ней.

— Не ходите дальше, — попросила Аня, когда вышли из переулка.

— Боитесь мужа?

— Не боюсь, но не надо.

— Хорошо, — согласился Карпов. — Завидую я Заякину. Только не умеет он вас ценить.

Аня не ответила. Ей жаль стало почему-то этого человека. Кто знает, может быть, он действительно не виноват во всех тех грехах, какие ему приписывали? Может быть, и несправедливо избили человека, выгнали с работы, поломали всю жизнь.

А Карпов, проводив Аню, долго еще стоял на углу. Он знал, что будет бороться за эту женщину, хотя это приведет к столкновению с Заякиным и, значит, выплывет наружу все его прошлое. Что ж! Значит, надо опередить его…

* * *

Несчастье свалилось на Сергея оттуда, откуда он меньше всего мог ожидать.

Внешне как будто все было благополучно. Посторонний человек едва ли заметил бы какие-нибудь недостатки в его уроках, но сам он понимал: плохо, очень плохо. И с каждым днем становилось хуже и хуже. Трагедия для Сергея заключалась в том, что он не мог понять, что происходит, почему так изменилось отношение к нему учащихся? Где, на какой ступени он споткнулся и потерял авторитет?

Сергей нервничал. После каждого урока он испытывал жгучий стыд. Ночью его преследовали кошмары: то будто на уроке он ничего не знает, то потерял планы, а тут директор с инспектором… Дети ходят на уроке на головах, а он не справляется…

Надо было предпринимать что-то решительное, пока не поздно. Ведь он шел на урок, как на позор, начал ненавидеть учащихся, хотя думал, что не в них зло, а в нем самом. Каждый день ждал неприятного разговора с директором или завучем. Они до еих пор не обмолвились ни одним словом, но ему казалось, что все видят, как плохи его дела.

Изменилось отношение к нему и со стороны учителей. Часто Сергей замечал, что стоило ему зайти в учительскую, как сразу же обрывался разговор. Его сторонились, в чем-то ему. не доверяли.

Решив начать исправление ошибок с десятого класса, Сергей особенно тщательно готовился к уроку. Пока Ани не было дома, он даже прорепетировал перед зеркалом каждый свой жест, каждую интонацию.

В класс зашел уверенно, даже с улыбкой, но стоило ему взглянуть на учащихся, как он сразу сник: такую отчужденность, почти враждебность увидел он в их глазах.

Вяло, без всякого внутреннего подъема провел он этот час. Надо было решиться на что-то: или уйти из школы, признав честно, что нет у него никаких данных для педагогической работы, или, закрыв глаза на совесть и стыд, на собственное самолюбие, продолжать тянуть лямку, надеясь, что не скоро посмеют уволить его по непригодности.

Кое-как дождавшись звонка, Сергей, расстроенный и разбитый, вернулся в учительскую. Там, забившись в угол, закурил.

— Ну и палите же вы, — заметил Барановский, присаживаясь рядом. — Прямо зверски. Чем-то расстроены?

Кроме директора, в это время была в учительской только Аня.

— Может быть, — невпопад ответил Сергей и вдруг с отчаянием заговорил: — Не получается у меня, Антон Антонович. Ничего не получается. Плохо дело!

— А что так? Учащиеся домашние задания не выполняют?

— Да нет! Задания выполняют, знания не плохие… — Так в чем же дело?

— Не верят они мне — вот что! — чуть не крикнул Сергей. — По глазам вижу, что не верят. Смотрю на их лица и читаю: «Говори, говори, учитель… За то тебе платят. А мы хорошо знаем, кто ты есть…» Не могу понять, чего они хотят от меня? Какое я преступление совершил? Всю жизнь учился и работал. И врагов у меня не было…