Победа Элинор

«Она согласилась быть моей женой под влиянием минуты, она ухватилась за меня в своем беспомощном одиночестве! И печальное настоящее ослепило ее насчет будущности. Инстинкт доверчивости, а не любви, привлек ее ко мне, а теперь, теперь, когда нет ни отступления, ни возврата, ничего, кроме бесконечных тяжелых годов, которые она должна проводить с нелюбимым человеком, теперь бедное дитя испытывает такие муки, которые она не в состоянии теперь скрывать даже от меня!»

Монктон расхаживал взад и вперед по обширной гостиной, размышляя обо всем этом. Иногда он с горькою улыбкою взглядывал на все эти признаки богатства, которые так роскошно разбросаны были вокруг него. На каждом шагу вся эта роскошь тяжело бросалась ему в глаза.

«Будь моя жена похожа на легкомысленную Лору, может быть, мне удалось бы сделать ее счастливою. Роскошные наряды, брильянты, картины, богатая мебель — все это было бы достаточно для счастья пустоголовой женщины. Если бы Элинор вышла за меня замуж под влиянием корыстолюбивых расчетов, то, наверное, она поспешила бы воспользоваться моим богатством. Она наряжалась бы в брильянты, которые я ей подарил, и не выходила бы из модных магазинов по крайней мере, в первое время нового положения. Но она одевается так просто, как последняя мещанка, и если тратила свои деньги, то только на то, чтобы доставить удовольствие своему бедному другу, музыкальной учительнице».

Раздался второй звонок к обеду, и Монктон прошел прямо в етоловую в пальто и без большого аппетита к изысканным блюдам, стоявшим перед ним.

Элинор заняла обыкновенное место хозяйки. На ней было темное коричневое платье, немножко потемнее ее каштановых волос, и ее белые плечи блистали, как слоновая кость в бронзе. Она умыла голову и лицо холодною водою, и ее приглаженные блестящие волосы были еще мокрые, она была очень бледна и серьезна, но на ее лице не было и следов жестокого волнения, только резкая черта вокруг ее рта показывала твердую, непоколебимую решимость.

Лора влетела в столовую, шелестя своим шелковым платьем, когда мистер и мистрис Монктон заняли уже свои места за обедом.

— Вот мое «розовое», — сказала молодая девушка, указывая на свое роскошное платье ярко-розового цвета, разукрашенное бесчисленным количеством лент и кружев, — я думала, что вы захотите взглянуть на. мое розовое платье, да и притом же мне очень хочется знать, какого вы о нем мнения. Это совсем новый розовый цвет. Ланцелот говорит, что в этом новом розовом цвете я похожа на земляничное мороженое, но оно мне нравится. Это платье для парадного обеда, — прошептала она как бы оправдываясь перед мистером Монктоном, — так мне захотелось посмотреть, какой оно эффект будет производить. Только, разумеется, это платье для парадных выездов. Поперечная оборка великолепна — не правда ли, Элинор?

Большое счастье — на этот раз по крайней мере — что мисс Мэсон обладала большою способностью вести разговор монологами, а иначе самое скучное молчание царствовало бы за этим обедом.

Монктон во все время обеда почти ничего не говорил, разве при самых необходимых случаях, но особенная нежность звучала в его голосе, когда он обращался к жене. Он никогда не имел привычки сидеть долго за десертом, но на этот раз он тотчас за дамами последовал в гостиную.

Элинор уселась на низком кресле у самого камина. За обедом она два раза смотрела на свои часы, да и теперь глаза ее невольно поднимались к часам, стоявшим на камине.

Монктон прошел через комнату и облокотился на спинку ее кресла-.

— Элинор, — сказал он вполголоса, — я очень жалею, что оскорбил тебя, можешь ли ты простить меня?

Элинор подняла на него свои ясные глаза, в них выражалась задумчивая кротость.

— Мне ли прощать тебя? — сказала она, — напротив, вы должны многое мне простить, но я постараюсь все загладить после…

Последние слова она произнесла шепотом, как будто говоря сама с собой, но Джильберт Монктон услышал этот шепот и вывел из него свои заключения. К несчастью, каждое слово, произнесенное мистрис Монктон, подтверждало только его подозрения, увеличивая его несчастье.

Он сел на противоположной стороне камина у стола с журналами и газетами и, близко подвинув лампу, погрузился, по-видимому, в чтение газет.

Но по временам огромные листы газет опускались ниже, чем следовало для глаз чтеца, и Монктон взглядывал на свою жену. Случалось, что почти каждый раз глаза Элмнор были устремлены на часы.

Открытие этого факта скоро стало мучить его. Следуя за направлением глаз своей жены, и он смотрел на медленно двигавшуюся стрелку от одной цифры к другой, и промежуток этих пяти минут для него тянулся, как пять часов. Он принуждал себя читать, но стук маятника становился между ним и смыслом страницы, на которую устремлялись его глаза, и этот однообразный звук оглушал его.