Победа Сердца

Однако мешал этому, как ни странно, в том числе и тот задор, с которым эхом носились далекие голоса праведного гнева, вместе с летящими с неба, а, возможно, поднимающимися на самом деле какой-то неведомой силой листами журналистских расследований к той беспредельной высоте, той самой вышине, куда забрался сам Харт, и куда за ним послушно последовала его возлюбленная.

– Правда действительно восторжествовала, – ласково сказала Гелла, – однако, боюсь, не ее ты ожидал увидеть на «первой полосе» своей собственной жизни, не так ли?

– Мне нет никакого дела до этого, – пытаясь удержать равновесие и не свалиться с того пузыря пустоты, на котором балансировал, ответил Харт, – и можно подумать, это большее, что заботит тебя, учитывая текущее положение дел.

– А чем эти дела хуже или наоборот лучше, чем были или когда-либо будут еще? – удивленно вскинула бровь Гелла, – я абсолютно не вижу никакой проблемы в этом материале, в конце концов, это очень хороший опыт, который, безусловно, пригодится тебе в будущем, – улыбнувшись, завершила свою маленькую лекцию журналистка.

– И что это могло бы означать? – огрызнулся Харт, чувствуя, как пошатнулся, – и про какое будущее ты сейчас … – осекся в мгновение Император.

– То-то и оно… – ласково произнесла девушка, уступив свое место терзаемой уже повзрослевшим работником внутренней охранки Короля – комманданте Хартом, который продолжал смотреть прямо в глаза, лицом к лицу, которое принадлежало теперь старухе, но уже никак не молодой девушке, которую он знал. Несмотря на все попытки удержаться в рамках привычного представления о себе и мире, что диктовало ему шаблон поведения, Харт всё же пропустил очередной удар, что пришелся по его закаленной психике, которая, тем не менее, с трудом удерживала его сознание от падения в пропасть, – будущее уже наступило, а, точнее, оно всегда и было здесь.

110. – Это слишком сложно! Ты могла бы объясняться понятнее? – не выдержав, вспылил пассажир.

Ответом послужило лишь молчание, которое стало нарастать протяжным гулом, что будто бы изнутри стал вибрировать в черепушке писателя, а тот в ответ лишь прижал ладони к лицу, надеясь таким нехитрым способом остановить пульсацию, которая была готова разорвать его голову на кусочки.

Вместе с этим неостановимым гулом пришли также и визуальные искажения. Вполне возможно, что это были те паттерны информации, которые сознание наблюдателя при стандартной настройке мозга просто-напросто не замечало. Они подключали необычное свечение на периферии зрения, что, несмотря на свою новоявленность, тем не менее, казалось до боли знакомым эффектом. Оно переливалось оранжево-красно-лиловыми оттенками, переходящими в насыщенно фиолетовый, и в этой же самой рамке восприятия вырисовывалась уже картина обновленного мира, где на темно-зеленом холсте мироздания уже возникали изгибающиеся и привлекательные в своей изящности линии, что стали превращаться в фигуры двух влюбленных. Они, переплетая другу друга, танцевали в жарком ритуале совокупления, дыша друг другом и той миссией, что была возложена на них самой природой, познававшей свой собственный потенциал через их тела, что, слившись в экстазе, дадут новый инструмент для качественно другого познания, новую призму в сменяющемся и вечно трансформирующемся калейдоскопе вечности, внутрь которого уже глядел пытливый взгляд наблюдателя, который уже успел побывать поочередно и мужчиной, и женщиной, и даже развивающимся внутри нее ребенком. Он даже уже успел вырасти, и сам, слившись в своем собственном танце, вновь соскользнул в чрево своей партнерши. Этот процесс продолжался цикл за циклом, без остановки, пока наконец не дошел в своей спиральной петле времени до своего же предка, что отчаянно и даже с остервенением проваливался в лоно Богини во имя тех инстинктов, благодаря которым была возможно какая угодно рефлексия в этом мире.

В этот момент писателя осенило – вот ведь оно! Смысл и сама сущность человеческого существования! Быть лишь мыслью, рефлексией этого бескрайнего мира на самого себя. Как возможность осознавать самого себя, подобно тому самому великому оку, что занимало всё пространство, а потому, просто-напросто, не в состоянии было обратить свое внимание на свои собственные качества, что, в свою очередь, очень ярко проявлялись в уменьшенных копиях универсума.

111. Глядя на них, на их необычайную схожесть и, при этом, одновременно, различие, в пространстве все равно вырисовались два полюса той самой истории, что писалась прямо на глазах восхищенной публики, что сфокусировала свое внимание на двух еще не родившихся двойняшках, которые парили внутри бесконечного блаженства океана их Богини. Они даже сами еще не подозревали, что станут отправной точкой всего последующего повествования, без них не был возможен дальнейший разбег мысли, впрочем, как и без всех остальных частей этого грандиозного часового механизма по имени Творчество.