Александр. Мятежники
И пусть в Париж все армии, народы
Придут стереть следы Июльских дней, —
Отсюда пыль и семена Свободы
В мир унесут копыта их коней.
Эти строчки Пьер-Жан Беранже написал после июльской революции 1830 года. «Семена Свободы в мир унесут»… Это не столько предвидение, не столько надежда, сколько констатация уже однажды свершившегося. Русские войска гордыми победителями вошли в столицу наполеоновской Франции. Им было чем гордиться: они победили непобедимого. А ушли… Ушли ошеломлённые: какие счастливые эти французы! Они – свободны. И нет у них той унизительной сословной розни, к какой притерпелись в России. И все равны перед законом. А уж о том, чтобы продавать живых людей! Этого во Франции, в побеждённой стране, и представить никто не может.
Возвращались домой с надеждой: государь, которым восхищались все, от солдата до генерала (или почти все), даст народу, самоотверженно защищавшему Отечество, а потом ещё проливавшему кровь и за освобождение союзников от тирании Наполеона, свободу, которая есть у всех народов Европы. Государь ведь видел, не мог не видеть и не понять: его подданные – не рабы.
Верили в это прославленные герои: Милорадович, Михаил Орлов, Раевский, Ермолов. Верили отважно сражавшиеся аристократы, и люди зрелые: Трубецкой, Волконский, и совсем молодые: Бестужевы, Муравьёвы. Верили тысячи крепостных крестьян, ставших солдатами в трудные для Отечества дни.
Известный в то время журналист и писатель Николай Иванович Греч вспоминал: «Не только офицеры, но и нижние чины гвардии набрались заморского духа, они чувствовали и видели своё превосходство перед иностранными войсками, видели, что те войска, при меньшем образовании, пользуются большими льготами, большим уважением, имеют голос в обществе. Это не могло не возбудить вначале просто их соревнования и желания стать наравне с побеждёнными».
Каково же было им всем услышать слова императора: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду от Бога».
Тут будто пелена упала с глаз многих преданных императору офицеров и солдат. Они ведь ещё были полны впечатлениями от триумфального входа союзных армий в Париж. И их радовало, что французы восхищались Александром, откровенно предпочитая его австрийскому и прусскому монархам. А что он сумел ловко создать впечатление, будто он один – победитель, будто не было рядом с ним ни талантливых полководцев, ни бесстрашных воинов, так за это его никто и не думал порицать (пока): важно было, что почитают – русского, восхищаются – русским. В сознании армии он был от неё неотрывен, он был её символом. До поры…
Зато потом, после его странного, оскорбительного манифеста вдруг вспомнились не только восторги толп (берлинцев, венцев, парижан), которые государь так успешно очаровывал. Вспомнились раненые русские воины (тысячи!), вдали от дома страдавшие и нередко умиравшие от голода, заброшенности, отсутствия элементарной человеческой заботы, не говоря уже о медицинской помощи. Кокетничая с побеждёнными, даря щедрые подарки французам, государь был абсолютно безучастен к своим несчастным солдатам.
Зато к будущему Франции равнодушен не остался: заставил Людовика XVIII даровать своему народу конституцию. Сам даровал конституцию полякам. Более того, выступил яростным защитником чернокожих, потребовав самых радикальных мер, которые прекратили бы торговлю чёрными рабами. А в его собственной стране в это время продолжали торговать крепостными крестьянами, в том числе и теми, кто жизни не жалел, защищая Россию и её государя. Его поведение сначала вызывало недоумение, потом обиду, потом – разочарование и наконец – решимость покончить с монархом, не оправдавшим надежд.
Я не стану рассказывать, как возникли первые объединения людей, мечтавших дать своему народу свободу. Не стану писать и о восстании декабристов – об этом рассказано много, а уж само восстание описано буквально по минутам. Мне более всего интересно, что развело по разные стороны баррикад людей, ещё недавно сражавшихся бок о бок, ещё недавно считавших Наполеона своим злейшим врагом, а Александра – ангелом во плоти. Ярчайший тому пример – братья Орловы.
Старший из них, Алексей Фёдорович, участвовал в кампаниях 1805–1807 годов. За отличие в битве при Аустерлице был награждён золотой саблей «За храбрость» и орденом Святой Анны. В Бородинском сражении под ним убили лошадь, и он остался пешим среди неприятельской конницы. Польские уланы семь раз ударили его пиками, но он, отбиваясь палашом, сумел устоять на ногах, пока его не отбили свои. Отважно воевал он и во время Заграничного похода русской армии.