Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Неверовский устоял против сорока (!) атак считавшейся непобедимой конницы Мюрата. Семь тысяч русских солдат (в большинстве это были безусые новобранцы) целые сутки сдерживали ста восьмидесятитысячную Великую армию. Это позволило двум русским армиям соединиться. Молниеносный бросок на Смоленск был сорван.

А между тем Наполеону нужна была победа, новый Аустерлиц. В Смоленске он надеялся дать генеральное сражение и увидеть Александра, молящего о мире. И тогда снова восторжествует дух Тильзита и Европа станет единой. Сражение должно произойти как можно быстрее, чтобы не пришлось углубляться в бескрайние русские просторы.

Барклаю нужно другое: сохранить армию. Он не сомневается: атаковать имеющимися у него силами войско, в четыре раза превосходящее, – безрассудство, которое погубит всё. И, постоянно оскорбляемый недоверием, он употребляет все свои знания, всё искусство, чтобы вывести из-под удара вверенную ему Первую армию. По замыслу Барклая сражение у Смоленска должно было стать ни в коем случае не генеральной битвой, чего так желал Наполеон, а лишь арьергардным боем.

Наполеону доложили о словах Барклая, сказанных накануне войны: «Если бы мне довелось воевать против Наполеона в звании главнокомандующего, то я избегал бы генерального сражения и отступал бы до тех пор, пока французы не нашли бы вместо решительной победы другую Полтаву». О, эта Полтава! Наполеон не забывал о ней, много раз анализировал ошибки Карла XII и – надо же – повторил их. Будто что-то затуманивало его могучий разум, будто что-то заставляло его поступать вопреки собственным убеждениям… И он решил силой навязать русскому полководцу генеральное сражение.

Не получилось в Вильно, в Витебске, значит, получится в Смоленске. Дело за малым: поймать этого постоянно ускользающего Барклая. «Охоту» он поручил лучшим своим маршалам: Мюрату, Нею, Удино. Они были талантливы, бесстрашны, но не в меру амбициозны. Пока выясняли, кто из них главнее, Барклай снова ускользнул. И успел соединиться со Второй армией Багратиона. Пётр Иванович писал в эти дни другу своему и одновременно начальнику штаба ненавистного Барклая, Алексею Петровичу Ермолову: «Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили». Не Наполеона, конечно, князь Багратион называет дураком, но его брата Жозефа, которому император, неизвестно за какие заслуги, доверил командовать одним из соединений. Скоро Жозеф докажет свою полную несостоятельность, и ему придётся покинуть армию, но он многое успеет…

Бой за Смоленск был кровавым. И защитники города, что понятно, и нападающие демонстрировали чудеса храбрости. Но к исходу первого дня осады французов выбили из всех предместий. Разъяренный неудачей Наполеон приказал открыть огонь по городу из трёхсот орудий. «…Все, что может гореть, запылало». В ночь на 18 августа Барклай, вопреки яростным протестам генералов, приказал покинуть пылающий город. Это было единственно правильное решение: в Смоленске оказалось всего-навсего сто тринадцать тысяч человек, почти на тридцать семь тысяч меньше, чем ожидали. Причиной были болезни, смерти от болезней и массовое дезертирство уроженцев Литвы. Продолжать сражаться, погубить эти сто тринадцать тысяч значило оставить беззащитным не только Смоленск, но всю Россию…

На следующее утро войска маршала Даву вошли «в покрытый ранеными и трупами пылающий ад». Из двух с половиной тысяч домов уцелело всего триста пятьдесят, а почти все пятнадцать тысяч смолян покинули город. Вместе с Даву в разрушенный, догорающий Смоленск въехал Наполеон. Участник событий генерал Филипп Поль Сегюр, неотлучно находившийся при императоре с первого до последнего дня войны, так описал этот въезд: «Спектакль без зрителей, победа почти без плодов, кровавая слава, дым, который окружал нас, был, казалось, единственным нашим приобретением».

Тем не менее Наполеон удовлетворён: грозная русская крепость пала перед ним за два дня. Он хорошо знал историю. Знал: без малого двести лет назад отважные поляки два года погибали под стенами этой неприступной твердыни. Только тайные переговоры, подкуп, предательство помогли им тогда войти в цитадель, равной которой за Неманом не было. Ему же, Наполеону, удалось взять крепость почти с марша. Прикрывать отступление Барклай поручил командиру Екатеринбургского гренадерского полка генералу Павлу Алексеевичу Тучкову третьему (в войне против Наполеона участвовали четверо братьев Тучковых, все – генералы, все – герои. Николай и Александр погибли во время Бородинского сражения). Задача эта была мало сказать трудная: Наполеон, вопреки воле своих маршалов, остерегавшихся продвижения в глубь России и предлагавших перезимовать в Смоленске, приказал догнать русских и заставить их вступить в решающий бой.

Генералу Тучкову предстояло повторить подвиг Неверовского – одним полком задержать огромную армию. Во время знаменитого сражения при Лубино он повел полк в штыковую контратаку. В рукопашной схватке был ранен штыком в бок. После удара саблей по голове потерял сознание. Его взяли в плен. Когда генерал пришёл в себя, его навестил сам Наполеон, выразил восхищение мужеством солдат Тучкова, сказал, что ни один генерал в Европе не решился бы противостоять с одним полком целой армии, и попросил написать письмо старшему брату Николаю, в котором сообщить о готовности императора французов вести с Александром I переговоры о мире. Наполеон подчеркнул, что «ничего более не желает, как заключить мир». Тучков просьбу выполнил. Ответа на письмо не последовало. А Павла Тучкова в качестве почётного военнопленного отправили во Францию. Через два года освободили.

Хотя русским снова пришлось отступить, они нанесли французам весьма ощутимый урон: Великая армия потеряла двадцать тысяч человек. Наши потери – около шести тысяч.

В Смоленске выплеснулось давно едва сдерживаемое недовольство командующим, произошло открытое столкновение двух точек зрения на то, какой стратегии надлежит придерживаться русской армии. Барклай предлагал продолжать отступление. Багратион со свойственной ему горячностью настаивал на переходе в решительное наступление. У каждого были убедительные аргументы. За этой борьбой с неослабным вниманием следили все, кто был хоть отчасти в неё посвящён. Страх остаться без средств к существованию (Наполеон грозил отменить в России крепостное право, как поступал на всех завоёванных территориях) сделал помещиков страстными и непримиримыми врагами военного министра, позволяющего неистовому корсиканцу занимать всё больше и больше русских земель. Остаётся восхищаться твёрдостью духа Михаила Богдановича, позволявшей неотступно делать для спасения войска то, что ему повелевала совесть. Делать при непереносимом давлении окружающих, старавшихся подорвать доверие к «немцу» главнокомандующему, постоянно распускавших зловещую молву о Барклае.

Притом что командующий другой армией, авторитетнейший из всех русских военачальников, Багратион писал ему: «Я вас прошу непременно наступать… а то худо будет и от неприятеля, а может быть, и дома шутить не должно. И русские не должны бежать. Это хуже пруссаков мы стали… но вам стыдно… Если фигуру мою не терпят, лучше избавьте меня от ярма, которое на шее моей, а пришлите другого командовать. Но за что войска мучить без цели и без удовольствия». В письмах к Ростопчину Багратион не скрывает ненависти к Барклаю: «Барклай, яко иллюминатус, приведёт к нам гостей… я повинуюсь, к несчастию, чухонцу», «…он подлец, мерзавец, тварь Барклай…»

Даже его собственный штаб во главе с Ермоловым тайно агитировал против него в его же армии.