Победить Викторию

Передо мной салат из руколы с креветками и пармезаном. Вряд ли я его осилю, аппетита нет никакого. Меня до сих пор потряхивает. Разговор со Скалкиной, а потом и с папой напряжения не снял. Нам надо просто остаться вдвоем и все прояснить. Поэтому я и сказала папе, что ночую сегодня не дома. И что он может сказать, что случилось, по телефону. Значит, не такое уж и важное у него дело, раз промолчал.

— Вик, ты съешь хоть что-нибудь? — заботливый голос бугая доносится сбоку, а на плечо ложится его тяжелая рука. — Под шампанское-то надо.

Официант уже разливает по бокалам золотую пену. Чуть ли не силой заставляю себя есть салат. Холодов произносит какой-то тост явно с двойным смыслом, но мне лень его улавливать. Лапа Морозова на моем плече оказала совершенно неожиданное терапевтическое воздействие. Наконец-то я расслабилась. И тело с удовольствием приняло в себя бокал шампанского. А за ним и второй. Салат пошел на ура.

— Значит, в Италию думаешь поехать учиться. Круто, — отмечает Морозов, который на удивление быстро разговорил Скалкину. Та ему уже чуть ли не предполагаемую дату отлета выложила. Кошусь тихонько на бугая, он по-прежнему обнимает меня одной рукой. Вроде даже стул ближе подвинул, чтобы меньше тянуться пришлось.

— А я не поняла, Ярослав, — обращается Тамара к своему приятелю. — А почему «О чем молчат рыбы»? Это такой стеб, что ли? И к чему он?

Холодов довольно улыбается и начинает нести какую-то чушь, которую, по всей видимости, только что придумал и выдает ее за какую-то древнюю притчу. Скалка доверчиво слушает его, приоткрыв рот.

— Спасибо тебе, — шепчет на ухо Морозов. От его теплого дыхания по спине прокатилась жаркая волна.

— За что? — тихо отвечаю я, почти касаясь его губ.

— Что не сбежала. Когда вас долго не было, подумал, что послала меня далеко и уже едешь в свое Южное Бутово.

— Почему я должна была тебя послать? — Странно, но у меня и мысли не было взять и действительно уйти из ресторана. Но огреть его чем-то тяжелым, пожалуй, все так же хочу.

— Я накосячил, — коротко признает он. — Не нужно было спрашивать про бывших. Идиот.

Он пожимает плечами, а мне хочется рассмеяться.

— Идиот, — соглашаюсь искренне.

— Только я тебе рассказал о себе, а ты — почти ничего, — продолжает он и после паузы предлагает: — Пойдем потанцуем.

В ресторане играет живая музыка, несколько пар неторопливо двигают бедрами на импровизированном танцполе.

Я смотрю в его серые глаза, в приглушенном свете они кажутся черными. Внимательные, нахальные, эгоистичные любимые глаза.

— Не сегодня, Саш. Устала немного. Когда-нибудь я тебе все расскажу, но не здесь и не сейчас.

Морозов слегка расслабляется от моих слов, по глазам видно. Снова наливает нам шампанское и, не чокаясь, быстро выпивает.

— Договорились. Больше сегодня не ругаемся?

Мне хочется зацеловать его упрямые твердые губы, но даже ладонью по щеке не могу провести. И дело вовсе не в том, что вокруг люди, что Холодов, уже давно закончивший втирать Тамаре свой свежесочиненный эпос, теперь с любопытством поглядывает на нас, не переставая жевать мясо. Если отодвинуть в сторону мое безумное и слабо контролируемое желание быть с Сашей во что бы то ни стало, то здравый смысл велит не гнать лошадей. Я не приз в чьей-то гонке. Да и Морозов не кусок мяса.

— Я не хочу с тобой ругаться, Саш. Но у нас много тем, от которых током искрит, — признаюсь я. — Сегодняшний день это очень ясно показал. Не хочу его лакировать. Понимаешь меня?

Он молча делает большой глоток шампанского. А я терпеливо жду его ответа.

— Я отвезу тебя домой после ужина. И всю ночь буду писать, что я с тобой буду делать и в каких позах, когда ты все же перестанешь психовать и придешь ко мне.

Для здорового качка-боксера у Морозова очень быстрый ум. Ему многое не нужно объяснять. Вот как в данную минуту.

— Я тебе отвечу про позы. — Прижимаюсь лбом к его плечу и наконец чувствую мир в душе. Все правильно. Просто пока не время.

Вдруг замечаю непривычную тишину. Поднимаю глаза и вижу, что никого, кроме нас, за столом нет.

— Они сбежали, Вик, — отвечает на мой немой вопрос Саша. — Не выдержали наших объяснений и пошли танцевать. Вон воркуют.

По мне, так Морозов просто не знает значения слова «воркует». Потому что своими дикими плясками совсем не под музыку эта парочка распугала других любителей потанцевать.

— Но я всегда буду задавать не самые приятные вопросы. — Морозов снова серьезен и продолжает, казалось, уже закрытую тему. — Я хочу знать о тебе абсолютно все. Не потому, что я чертов извращенец, помешанный на контроле, а потому что ты — это ты.

— А сам готов? — Меня не пугают его слова, хотя я терпеть не могу, когда кто-то пытается лезть в мою жизнь. — Саш, у меня тоже к тебе много вопросов. И я тоже пойду до конца.

Он чуть наклонил голову, задумался. Не хохмит и не строит из себя мачо. Таким он мне нравится больше всего.

— По рукам.

Через несколько минут за стол вернулась раскрасневшаяся Скалкина с кавалером. И теперь, когда уже, в общем-то, пора просить счет и расходиться, завязался самый душевный разговор.