Победитель

Желанной добычей для Фимы и его орлов были куры, хлеб и сало. Но если хлеб и сало можно было есть сразу, то куры требовали приготовления, и для их варки нужен был очаг. Таким очагом обычно служил костер, тогда еду для всего отделения можно было сварить в принадлежащем этому отделению оцинкованном ведре. Но разжечь костер было непросто: у солдат механизированного корпуса, оснащенного танками, тяжелой артиллерией, минометами, радиосвязью и прочими специфическими достижениями человеческой цивилизации, не было спичек. У некоторых были кустарные зажигалки, сделанные из винтовочного патрона, но в Фимином отделении таким богатством никто не владел, и они вынуждены были добывать огонь то ли как первобытные люди, то ли как индейцы в книгах Майн Рида и Купера — с помощью кресала. Кресало обычно представляло собой набор предметов, состоящий из небольшого твердого камня, куска железа и пакли из сухой размочаленной веревки. Резким ударом по камню высекалась искра, попадавшая на паклю. Пакля начинала тлеть. Тлеющий огонь раздували до тех пор, пока от него можно было прикурить или воспламенить бумагу. Короче говоря, до достижения 451 градуса по Фаренгейту. При отсутствии бумаги можно было использовать сухие травинки. Для работы с кресалом требовалось определенное умение, и не каждый мог управиться с этим «прибором». Признанными мастерами по обращению с кресалом были, в основном, сельские ребята из последующих пополнений. Фима, видевший подобные приспособления еще у узбечат на кокандском базаре, сам так и не научился ловить искру. Зато он легко справлялся с использованием для костра сырых веток в любую погоду. Для этого в его распоряжении всегда были дополнительные заряды для мин, представлявшие собой мешочек или целлофановую коробочку, наполненную порохом. Эти дополнительные заряды при необходимости надевались на хвостовики мин, и их число зависело от требуемой дальности полета. Строгому учету эти дополнительные заряды не подлежали, и один-два из них всегда можно было использовать для разжигания костров, но и тут требовалось сноровка и осторожность.

Сноровка нужна была и при варке птицы, которая велась по упрощенной методике. Дело в том, что тщательно ощипывать кур не было ни времени, ни желания. Поэтому их тушки бросались в кипяток неощипанными, и нужно было уловить момент, когда все перья облазили сами собой. А однажды у Фиминого взвода был пир на весь мир: солдаты нашли убитого огромного немецкого битюга. Сначала усомнились, можно ли его есть. Сомнения рассеял один бывалый мужичок из пополнения, сказав, что раз лошадь не сама сдохла, а была убита, то это не падаль, и есть ее можно, и что лошадиное мясо он едал и вот жив поныне. Он же и указал лучшие места для вырезки. Когда варили, было много пены, но мясо оказалось не только съедобным, но даже вкусным — с голодухи, конечно.

С поиском живой еды в боевой карьере Фимы был связан и такой эпизод. Однажды он с одним из своих солдат искал в каком-то полуразрушенном селе хоть что-нибудь съедобное. Встреченная ими пожилая женщина, не покинувшая это село даже на период боев, сказала:

— Хлопци, шукайтэ птыцю. Вона ничия, и вона дэсь тут бигае!

Ободренные ее словами, они еще усерднее стали обыскивать развалины и брошенные дворы, и, наконец, на одном из чердаков обнаружили петуха. Он был абсолютно белым, и это делало его заметным в полумраке, царившем на этом чердаке. Петух был пойман, но пока Фима его обрабатывал, принесли малость еды, выделенной отделению старшиной. Время уже было позднее, червячка кое-как заморили, и Фима отложил приготовление петуха на завтра, а пока засунул его в свой вещмешок. Но завтра, рано утром, еще в темноте корпус двинулся на передовую, и вместе с Фимой в его вещмешке на передовую отправился ничейный белый петух. И тут в душе Фимы поселился страх. Это не был страх смерти — по молодости Фима костлявую еще не очень боялся. Это был страх особого рода, и чтобы понять его, нужно было быть гражданином великой Советской страны эпохи зрелого сталинизма. Попытаемся здесь его объяснить.