Победитель

Миссия Фимы оказалась неудачной: село до этого несколько раз переходило из рук в руки и «лишнего» сала в нем, как уверяли Фиму крестьяне, не осталось ни грамма. Да и большой радости у крестьян от очередной встречи с освободителями не наблюдалось. Так он не спеша дошел до края села и там в некотором отдалении увидел еще одну хату — что-то вроде близкого хутора. Фима пошел в его сторону и вскоре оказался на пустынном дворе. Вокруг не было никакой живности. Фима постоял в задумчивости и не сразу заметил, что из сеней хаты вышло нечто похожее по количеству одетого тряпья на огородное пугало, направилось к нему и оказалось женщиной, укутанной в несколько одежек. Голова была так замотана двумя платками, что видны были только глаза и кончик носа. Когда эти глаза внимательно его осматривали, ему вдруг на миг почудился в них молодой блеск.

— Що шукаєш, москалику? — спросила женщина, и ее голос показался Фиме приятным.

— Хочу купити трохи їжи собі та своїм хлопцям, — ответил Фима.

Услышав ридну мову, женщина как-то сразу подобрела, и Фима это сразу почувствовал, но ее ответ был неутешительным:

— Пшоно є, пшениця, та вони вам ні до чого, бо їх ще зварити треба, а хіба в поході їх звариш, — грустно сказала она. Помолчала и заговорила снова: — Тебе я можу нагодувати, бо я вже кашу зготувала, зараз вона закутана пріє. Мабуть вже дозріла. Пішли до хати, попоїсти тобі треба: бач який ти виснажений…

Она повернулась и пошла к хате.

— Я не виснажений, я завжди худий такий, — сказал Фима, но все же пошел за ней следом.

В хате было еще достаточно тепло — видно нагрелось, когда каша варилась, а печка, на которой стоял укутанный в старое одеяло горшок с кашей, была еще даже горячая. Женщина сняла свои платки и верхнюю одежду, и Фима увидел, что она еще молода, и не смог скрыть своего удивления по этому поводу.

— Чому ж це ти так одягаєшся? — спросил он.

— Щоб не залицялися такі, як ти.

— Я не залицяюся, — сказал Фима.

— Отож.

Ели они молча при свете каганца, запивая водой из криницы. Каша показалась Фиме очень вкусной по сравнению с варевом полевой кухни. Молчание нарушила женщина:

— Як тебе звуть?

— Юхим, а тебе?

— Надія…

— А чому ти посміхаєшся?

— Бо я — Юхимівна. Надія Юхимівна…

— Та ти, мабуть, ще дуже молода, щоб бути Юхимівною.

Разговор оборвался, и они еще помолчали. И снова начала Надежда:

— Вечоріє… Майже зовсім темно… — Пауза и тихий голос в полутьме: — Може переночуєш у мене?

У Фимы от этих слов прошел холодок по спине, как перед боем. Не будем смеяться над ним: ему было девятнадцать лет, он был девственником, он не бывал на курортах и пляжах — его семье эти удовольствия были не по карману — и он еще ни разу в жизни не видел обнаженной или полуобнаженной женщины. Он стеснялся своих рыжих волос и в несколько студенческих месяцев в Средней Азии старался держаться от девушек в стороне, а до совместных выездов «на природу» дело так и не дошло, да и природа в Ферганской долине была чужой и казалась враждебной с ее скорпионами, фалангами и змеями. Не видел он там и местных смуглых леди — узбечек и таджичек — красота их тел была скрыта свободной одеждой, а из-под жилеток и курточек, заменявших паранджу и накинутых на голову так, что все лицо оказывалось закрытым, и только на миг из-под этой импровизированной накидки пробивался испуганный или любопытный взгляд черных глаз. Вот таким был «чувственный» опыт Фимы к моменту его встречи с Надеждой, и поэтому он сразу же стал искать пути к отступлению, однако из хаты он не выскочил и тихо сказал:

— Та я ж єврей.

— Ну то що? — спросила Надежда.

— І я обрізаний, — продолжал отбиваться Фима.

— Ну мені, мабуть, буде досить того, що залишилося, — сказала Надежда и громко засмеялась.

Фиме понравился ее смех, но он все еще хоть и не очень настойчиво старался себя убедить, что ему нужно уйти:

— Я маю бути там, де оселився. Мене можуть шукати, — сказал он.

— Підеш до себе на світанку, коли всі ще будуть спати, — как-то спокойно, почти по-семейному ответила ему Надежда.

И Фима остался.

Великий философ Иммануил Кант, принадлежавший к нации, которая теперь уничтожала евреев и с которой пришлось воевать Фиме, тоже когда-то оказался в подобной ситуации. Кант оставался девственником до весьма зрелого возраста, и любившие его студенты испугались, что этот человек, так много сделавший для познания мира, уйдет из этого мира, не познав на собственном опыте того, что им, студентам, казалось самым главным в жизни, и они привели к нему женщину и оставили их вдвоем. На другой день его молодые друзья с нетерпением ожидали от него философского анализа событий, происшедших под покровом ночи. Кант, однако, был очень краток и ограничился четырьмя словами: «Было много суетливых движений».