— Андрей великодушно показал мне сегодня свою последнюю работу, но я осрамился. Знаете, что я потребовал, неблагодарный? — Вера смотрит. Затягивается Вера — глубоко и медленно. — Я потребовал, чтобы небо было синим, а не зеленым. В крайнем случае, голубым. Вообразите, какой гнев навлек я на себя этим неосмотрительным заявлением.
Вниз, в бороду, ползут хемингуэевские морщинки. Доволен и добр, и, в общем-то, я люблю тебя, младший брат… Поклонись! Скорее поклонись и снова неси чушь, улыбайся до ушей, окончательно дискредитируя тем самым свою балаганную рожу. Тебе нечего терять, потому что ты единственный за столом, а может быть, и во всем ресторанном зале, кто ничего не ждет от сегодняшнего вечера.
Обожаешь. Хотя, если начистоту, ни разу не пробовал. Ну и что? Скоро, скоро исправишь этот пробел — исправишь, как низко ни пал бы ты сегодня в глазах внутренне богатых личностей. Так почему же, отхлебнув вина, не продолжить представление, почему не полюбопытствовать с идиотской ухмылкой:
— А ваш муж смотрит сейчас телевизор?
Надо же дать понять, что ты разглядел ее обручальное кольцо. Иначе есть не будет. Подействовало: вилку берет.
— Мой муж? — привередливо разрушает архитектурный ансамбль столичного салата. — Нет. Где он сейчас, там нет телевизора.
Многозначительно и мрачно и к тому же не подымает глаз. Роскошные рыжие волосы. Ты не очень в этом разбираешься, но их цвет кажется тебе натуральным. Господи, уж не окочурился ли он? Или в таком случае кольцо носят на левой руке?
Молчи на всякий случай. Жуй и молчи. «Продавщица перепутала. Я просила сорок первый, а она… Там такой галдеж стоял». Бедная мама, как же опростоволосилась ты!
— Он геолог.
Фу-у! Ты смеешься. Ты откладываешь вилку. Твоя дама смотрит на тебя с интересом.
— Чему вы смеетесь? — Глаза, как у кошки, подсвечены изнутри. Нос горбинкой. Кожа бледная и блеклая.
— Обожаю геологов.
Не улыбнется. Изучает твое лицо. Точки зрачков, тире черточек, удлиняющих глаза, — азбука Морзе. Братец с Верой вполголоса препарируют свои сложные отношения.
— А я вас другим представляла. — Это ты уже слышал, забыл только название фильма. — Андрей много о вас рассказывал.
Тоже сложности хочет?
— Он художник. Вы должны простить ему его фантазии.
Осторожно потупляет взгляд.
— Вы всегда пьете сухое вино?
Браво, Рябов! Ты почти угадал.
— Не всегда. Иногда я пью чай.
Ты сумчатое, Рябов! У всех сложно, все решают проблемы, и лишь тебе все просто и ясно, и ты расплываешься до ушей. Но будь хотя бы учтив — подыграй партнерше.
Цветы. Живые цветы, которых в нынешнем году еще не видели в Жаброве. «Только ты не обидишься, нет? Надо снимать бумагу, когда даришь». Прекрасно, снимем бумагу. Никакой опыт не проходит для тебя даром, а собственный — тем более. Снимем и:
А как, интересно, ты повезешь их в Жаброво? В руках? В портфеле? Именно портфеля и не хватало тебе для полной респектабельности. Гордо прошествуешь с ним через притихшую от изумления деревню.
— За творчество! — Lehrerin рюмку подымает. На человека искусства обращены ее кошачьи глаза. Братец медлит. Я не прочь, если вы выпьете за меня, но в общем-то я сегодня скромен.
— У тебя есть? — Тебе.
Как чертик, выскочивший из шкатулки, вздымаешь вверх фужер с вином.
— За Станислава! — Ого! — За научное творчество. — Уточнение в сторону Lehrerin: я вовсе не игнорирую ваш тост, я диалектически развиваю его. — Будь здоров, старик!
Фейерверк великодушия.