Победитель. Апология

«Ты все еще сердишься на меня?» — «Я? Нисколько. У тебя замечательные духи». И это правда, духи — тоже твой подарок. Тебе нравится, когда от женщин хорошо пахнет. «Почему ты сердишься на меня? Ведь я не могла поехать, ты знаешь. Или ты не веришь мне?» — «Ну, что ты! Жена Цезаря вне подозрений». Это обидело ее, и напрасно. Ведь не над ней иронизировал — над собой. Только над собой.

«Она красивая у тебя. — В чем-чем, а уж в этом братец знает толк. — Но… — не договорив, размышляет. — Если бы я писал ее портрет, я бы знал о ней все». — «Попроси. Может, согласится попозировать». — «Она твоя жена». — «И что из этого следует?» — «То, что я не буду писать ее». — «А-а». — «Ты опять понял меня грязно. Я не буду писать ее вовсе не поэтому. Я думаю, она подходит тебе. Она даст тебе все, что ты рассчитываешь получить от брака».

И долго она намерена сидеть так?

«Если не веришь, можешь позвонить Маркину». Хороший человек Маркин!

А что, собственно, ты рассчитываешь получить от брака?

«Постарайся пораньше, я буду ждать». И дождалась. Я дождалась тебя, Станислав! — а ты уткнулся в свою дурацкую статью.

«…ЭТОТ ПРИНЦИП УЧЕТА НЕСОВМЕСТИМ С ПРИНЦИПАМИ ХОЗРАСЧЕТА, ТАК КАК…» Тут ты права, дорогая, статья дурацкая. «Так почему же ты мучаешь меня из-за нее? Я и так весь день как на иголках. Рецепт неправильно выписала». — «Халатность врача преступна». — «Ты только и думаешь о своем приоритете. На работе, дома — везде. Самый умный, самый добрый, самый честный. Лучше бы ты пьяницей был!» — «От пьяниц рождаются ненормальные дети». На это у тебя недостало духа — побоялся выдать себя. И без того ты был где-то неосторожен, если осененного папу угораздило продекламировать тебе — не ей, а тебе! — стихи про младую рощу, которая теснится около корней устарелых, а вдали стоит один угрюмый их товарищ. «Угрюмый! — подчеркнул он с воздетым к потолку указательным пальцем. — Ты-то понимаешь это, я знаю, а вот она…» Откуда взял папа, что ты понимаешь? Твоя неосмотрительность повинна тут или та самая чудесная проницательность, которая порой необъяснимым и опасным образом снисходит на диктора?

На диктора-то снисходит, а вот ты… Взгляд останавливается. Нет, этого не может быть. А почему, собственно, не может? Рано или поздно это должно случиться. «Нужный человек Минаев. Может кооператив сделать». Как насторожилась она, услышав это! Даже джемпер натягивать перестала… Ты не усмотрел тут ничего симптоматичного — какая женщина не мечтает жить отдельно! — но вдруг этот повышенный и нетерпеливый интерес к квартире зиждется на иных, более сокровенных и пока что тайных для тебя, лимитирующих сроки обстоятельствах?

Не дури, Рябов. Читай о принципе учета, что несовместим с принципами хозрасчета, и не дури. Ты достаточно знаешь свою жену — неужто допустит она такое, пока еще полная неясность с квартирой? Да и разве не дала она тебе понять, что вообще не торопится с этим? «Слава, дорогой, я не хочу быть только самкой, только женой, только матерью. — Доверительно и взволнованно, а глаза надеются, глаза верят, что ты поймешь ее. — Прежде всего я — женщина и всегда буду ею».

Ну и чудесно! Ведь именно на женщин, если ты не ошибаешься, природа возложила эту деликатную функцию. Поэтому ничего сверхъестественного нет в твоем внезапном подозрении. Никогда еще она не сидела вот так перед тобой — в столь поздний час и без единого слова.

Не дочитав до конца, деловито переворачиваешь страницу, а сам быстрым скошенным взглядом задеваешь из-под ресниц ее лицо. Зажмурься, Рябов! Покачай головой. Не веришь? Это она, твоя жена, и ты снова, как некогда, понимаешь мужчин, которые, уподобляясь подсолнухам, поворачивают за ней головы. «Ты великолепно выглядишь сегодня. То есть я хотел сказать, что… Как ты себя чувствуешь?» Вот именно — как ты себя чувствуешь? — такой вопрос более чем уместен в подобных ситуациях. «Нормально. А что?» И правда, что? А ничего. Ты муж, и ты вправе, ты обязан интересоваться, как чувствует себя жена. Просто интересоваться, без всякой задней мысли.

— Спокойной ночи. — Негромко и как-то сдавленно, будто натягивает джемпер через голову.

Слышишь, как тихо укладывается в короткой сорочке под свое одеяло. Свое! Ты чудовище, Рябов! Твоя жена хотела поговорить с тобой, она ждала тебя, а ты уткнулся в словоблудного Мирошниченко, и никакими силами нельзя было оторвать тебя от его вздорных изысканий. Что собиралась сказать она? Не «спокойной ночи», нет — для этого не вылезают из постели, не облачаются в халат и не сидят в ожидании с бесконечным терпением.

Запрокинув голову, упруго, с хрустом разводишь руками.