Победитель. Апология

— По-вашему, это верх искусства. На колени готовы плюхнуться. А я считаю, это еще не искусство. Это манифест. Указатель на дороге. Подмостки — вот что это такое. Роскошные подмостки, на которых ни черта не происходит. — От ярости скулы порозовели.

«А народные песни Комитаса! — на краешке тахты, без дыхания. Мгновение — и взлетит. — Приедете в Армению, вспомните и узнаете».

Металлические глаза — негодует художник Тарыгин. Пенсионер-живописец морщит сырые губы. А вы горяч, молодой человек, крепко-с горяч. Но это хорошо. Продолжайте, мне по душе ваш темперамент.

— Импрессионизм — это техническое изобретение. Чисто техническое. Как телевизор. Как цветное кино.

Красные, синие, желтые шапочки… «Ты дальтоник. Во всем».

Виноградов и Люда, самая красивая женщина института. В толпе театралов, но — одни. Видит только его, слышит только его. На всякий случай ты придерживаешь Lehrerin за локоть.

— Сезанны, Ренуары — все это гурманы в искусстве. Они смакуют коктейли, когда рядом…

«Знаете, я завидую композиторам. Их отваге. Да-да, отваге. Чтобы быть счастливым хотя бы день, хотя бы час, надо иметь мужество. Только мужество, больше ничего».

У тебя нет оснований не верить в искренность Марго, но… Гладковыбритая щека с рыбьей чешуей.

А солнце в куполе бассейна? А разноцветные шапочки?

«Да, я хотела, чтобы вы приехали в Жаброво. Я ждала вас, очень ждала. Да вы и сами заметили, как обрадовалась я, когда вы вышли из автобуса. А сейчас… На Кавказе вы были другим. Или, может, мне показалось? Пальмы, море. Я люблю шампанское, но сегодня я…»

— Андрей! Я думаю, вы рассудите наш спор.

А ты и не заметил, как вошел братец.

Надеваешь осмысленное выражение: чрезвычайно заинтриговала дискуссия о живописи. Во всяком случае, это куда занимательней вашего с братцем диалога на кухне. Не случайно он состоялся именно там — на традиционном плацу кастрюле-плиточных баталий.

«На Кавказе вы были другим. Вы обманули меня. Зачем вы надели шарф, когда пошли к Марго?»

Что за чушь?

Как там фискеболлар? Предвкушающе втягиваешь носом воздух.

— Вы передергиваете! Я не говорил, что отрицаю импрессионизм. Я не отрицаю его, это шаг вперед, но только в форме. А по сути? Вспомните: выставки импрессионистов — первые выставки! — совпали по времени с нашими передвижниками. Но что там, а что здесь? Пока Дега корпел над «Голубыми танцовщицами», Перов создавал «Тройку» и «Чаепитие в Мытищах». Там ломали голову, какой оттенок у травы в полдень, а здесь думали, как жить.

Вот и союзник у тебя отыскался — да здравствует художник Тарыгин! Ты бы охотно поддержал его, ты привел бы данные о голодающих на планете, но он не к тебе апеллирует — и даже не к братцу. К Иннокентию Мальгинову. Житель приморской Витты тонко улыбается. Должно быть, что-то такое знает он, чего не знает никто. Знает, но помалкивает.

«Тебе плевать на всех этих голодающих. Если тебе плевать на одного человека, вот хотя бы на эту стюардессу, которой плохо… Ты задумывался, почему ей плохо?»

Задумывался. Ей мужества не хватает. Чтобы быть счастливым хотя бы день, хотя бы час, надо иметь мужество, больше ничего.

Где твоя жена? Музыка буйствует, а их нет среди танцующих. У бара — с рюмками, вдвоем. Четвертинкой яблока закусывают?

«Зачем вы приехали? Вам ведь не нравится, что у меня один зуб неровный». — «Глупости! Я думал о тебе в бассейне. Я хотел еще в пятницу приехать. Бросить все и приехать».

Тишина. Пауза или пленка кончилась?

— Может быть, Сезанн и гений — его «Дом повешенного» милая картинка, но мне он отвратителен. Прожить семьдесят лет и все семьдесят лет биться над тем, как лучше изобразить яблоко. Люди умирали, голодали, а господин Сезанн рисовал яблоко. На улицах баррикады возводили, а господин Сезанн рисовал яблоко. Дрейфуса приговорили к каторге — ну и черт с ним, есть Золя, он защитит его; у господина Сезанна поважнее заботы — он яблоко рисует. — Он безвкусно одет, художник Тарыгин, но ты готов простить ему даже это. — Вы думаете, Перов не нарисовал бы яблока? Посмотрите «Проводы покойника», мастерства там не меньше, но об этом…

«Дом повешенного»… «Проводы покойника»…

«Иногда мне жутко бывает. Я боюсь, что сделаю с собой что-нибудь. Тогда я ухожу из дому и гуляю до утра». Сверхнервная натура — может ненароком укокошить себя. Или ухо отрезать. Кому из художников принадлежит этот почин?

«Ты даже не сможешь убить себя. Чтобы покончить с собой, надо хоть немного любить себя».

«Какая кровь? Андрей, Станислав, о чем вы?»

Почему вдруг отец заговорил о крови?

— Андрей, вы странно отмалчиваетесь.