Победитель турок

Прошло несколько дней, а турки все не возвращались. Посланные вслед лазутчики донесли, что они лавиной откатываются на восток, к Смедереву, подгоняя и топча друг друга, будто чуют грозящую им опасность. Отец Янош оказался прав: победа была полной. Теперь следовало немедля устранить следы сражений, ибо во рвах крепости и вне ее, на склонах холмов, — всюду, где проходила битва, трупы устилали землю. На них пировали легионы хищных птиц, жадно набросившихся на падаль; этих вестников смерти с дурными голосами было такое множество, что, когда их спугивали стрелой либо пулей, небо становилось от них черным. Но теперь их не очень-то отпугивали, они были даже помощниками, так как отряженные на эту работу солдаты не успевали предавать земле великое множество мертвецов. А убрать их нужно было без промедления, потому что от летнего зноя мертвые тела разлагались буквально в течение нескольких часов; порою ветер приносил в крепость столь ужасную вонь, что от нее одной можно было захворать. Захоронения шли днем и ночью, и все же люди не справлялись — приходилось заливать трупы смолой и сжигать. Запах горящего мяса и вонь разлагавшихся трупов заражали воздух. Обитатели крепости и не заметили, как на них навалился самый зловещий спутник военных походов — чума. Еще не кончили хоронить погибших в сражениях, а число мертвецов вновь стало увеличиваться. Краткое торжество победы сменил безумный ужас. Солдаты и крестоносцы, которые нимало не страшились, воюя с турками, теперь в животном страхе бродили по извилистым лабиринтам крепостных строений в поисках какого-нибудь убежища, где их, быть может, не настигнет грозная болезнь. Захворавшими никто не занимался, к ним не смели прикоснуться, и они умирали в жестоких мучениях там, где их заставал недуг. Самое большее — выносили в поле, чтоб не заражали в крепости воздух, а уж там черное воронье, каркая и дерясь меж собой, дожидалось, когда можно будет приступить к пиршеству… Отец Янош, правда, пытался помочь несчастным: вместе с пришедшими в его свите монахами он неустанно расхаживал среди больных, давал пить, чтобы смягчить мученья, утешал и соборовал, когда наступал их последний час; но несколько дней спустя больных стало так много, что он не успевал заботиться о них. А помощи не было: крестоносцы, которые, расхрабрившись от его слов, опьянев от обещанного им спасения, могли мчаться хоть до Смедерева вслед за турками и приняли бы смерть как дар божий, теперь под страшной сенью черной хвори превратились в робкое овечье стадо, мятущееся от страха…

А на четвертый день заболел Хуняди.

Сначала он не отнесся к этому серьезно.

— Слишком большая усталость во мне накопилась, — сказал он господам, со встревоженными лицами столпившимся вокруг его ложа, когда испуганный оруженосец обежал крепость с вестью, что господин Янош не может подняться. — Не тревожьтесь, ваши милости, это меня усталость борет. Вот и ночью видел я нынче сон, будто иду по длинной дороге пешком и хочу прилечь в тени деревьев, ибо ноги меня не держат… Очень устал я в этом сне, еще и сейчас ноги дрожат… А ведь нынче плясать надо на радостях — победа же! — добавил он, пытаясь рассмеяться. — Вот как встану, покружу тебя, отец Янош, и ты ведь юбку носишь!

Вельможи тоже посмеялись его шутке, но тихо и принужденно, чтобы не опечалить своей грустью больного. С молчаливой тревогой глядели они на высохшее, дубленное солнцем лицо его, горевшие неутолимым огнем глаза, потный от жара лоб и с деланной веселостью произносили подобающие к случаю утешения:

— Ты еще спляшешь в честь победы!

— Только отдохни хоть несколько дней!

— Ты еще не раз побьешь язычников!

— И мы едва на ногах держимся от усталости.

— После сражения отдохнуть положено.

Он обещал им спокойно отдохнуть, но вместе с лихорадкой охватила его могучая жажда действия и ни минуты не оставляла в покое. Священник Золтан должен был неотлучно сидеть возле его постели и одно за другим писать под его — диктовку письма. Папе, королю и домой, в Хуняд, он отослал сообщения о победе еще до болезни, но теперь вновь писал им всем. Еще раз известил о том же папу, еще раз — короля, Эржебет, затем Гараи, Уйлаки, даже Цилли. «Победа, победа!» — кричал он в каждом письме, в каждой строчке, но не с высокомерным торжеством победителя, а с упрямой, почти отчаянной настойчивостью. Один за другим скакали из крепости гонцы с гербом Хуняди, но не успевали сделать и половины дневного перехода, как следом отправляли новых гонцов с новыми письмами, в которых повторялись все те же слова: «Победа, победа!» Потом он перестал довольствоваться заверениями, заключавшимися в мертвых словах, он хотел слышать их высказанными громко. Одного за другим он призывал к себе вельмож и запекшимися от лихорадки губами твердил им с упрямой, неотступной надеждой:

— Милостивый господин Канижаи, здесь, у Нандорфехервара, мы совершили чудо! Победу эту не сможет отрицать даже самый заклятый наш враг, — знаю, нас ждет признание. Только бы ты всегда был мне верным товарищем, тогда мы еще увидим рассвет над головой!