Победитель турок

В этот грозивший стужею февральский вечер несколько державшихся вместе крепостных семей с причервенского конца села сошлись в домишке Вакаров. Предлог для сборища был — старый Мойса Вакар несколько дней назад надорвался на сплаве леса, и теперь они собрались у его смертного ложа. Стены бревенчатой избушки, казалось, распирало, столько набилось в нее мужчин, женщин, детей. Все они теснились поближе к лежавшему на тряпье в углу старому Мойсе — каждому хотелось, если уж помочь нельзя, хоть попричитать над ним вволю. Но как ни стремились все в круг, поближе к ложу, кое-кому из ребятишек досталось место лишь в огороженном для животных углу. Они и не возражали, отлично поладив с усталыми животными, устроившимися на ночной отдых. Под покровом темноты и пользуясь невниманием старших, детишки развлекались тем, что высасывали молоко из сосцов разбухшего козьего вымени. Чтоб забраться под козу, они не ленились измышлять самые затейливые хитрости, которые снова и снова заставляли подниматься на ноги жаждавшее покоя бородатое животное. Один из ребятишек ковырнул попавшей ему в руки острой хворостиной под хвостом у козы, а другой, когда старая коза, несмотря на подобное поощрение, не пожелала подпустить их к вымени, схватил ее за бороду и стащил с соломенной подстилки.

С балки свисала глиняная плошка с салом, однако в воздухе, загустевшем от людского пота и вони животных, огонек ее едва теплился — она лишь мигала, шипела и еще подбавляла вони. На изборожденных клиньями бревенчатых стенах, будто отражения огромных допотопных животных, двигались тени наклонившихся, передвигавшихся людей. Все, даже самое существование, подчинялось здесь какому-то однообразному ритму: люди одинаково гудели, приглушенно причитая; мерно стонал и старый Мойса, мечась на своем ложе, если же порой, пронизанный более острой болью, он испускал стон погромче, то и это случалось в равные промежутки времени и одинаково громко; а скорчившаяся у его изголовья старуха жена вот уже несколько дней напролет плакала, причитая все тем же гнусавым, пискливым голосом… Остальные члены семьи — сыновья, дочери, невестки, зятья — и набежавшие гости прихлебывали варево из сладкого папоротникова корня, разлитое в долбленые деревянные кружки, и, сделав глоток, обращались к старику с приличествующими случаю словами:

— Теперь твоей милости знатно будет, старый дядька Мойса…

— Небесные ангелы станут тебе прислуживать…

— Встретишься там с Иисусом…

— Приготовь и для нас подходящее местечко…

— Скажи там моей матушке, коли встретишь ее, чтоб спокойно ждала меня, не тревожилась…

— Скажи молодому супругу моему, чтобы ночами покой мне давал, а я схожу летом в Придеве, помолюсь за него…

— Поищи за меня вшей у сыночка моего…

— Расчеши за меня волосы доченьке моей…

Никто и не подумал о том, что старик, быть может, вовсе не хочет умирать: без колебаний и сомнений передавали они весточки туда, за пределы их жизни, даже его старуха жена, не сомневаясь в непреложности приговора, причитала о своем:

— О dumnezeule![10] Когда же и я пойду вслед за вашей милостью?

Снаружи выл ветер; до прижатых к земле домишек и людей доносился вой голодных волков с другого берега Черны. Молодой Мойса Вакар поднялся с корточек от ложа отца и воздел руки к небу, чуть не доставая ими балки, словно священник благословлял, просил пощады у неба. Он поднял вверх и лицо и громыхающим голосом, перекрывая шум ветра и вой волков, возглашал:

— О drac al vânturilor![11] Дьявол зимы, дьявол бури, возьми безгрешную душу отца моего и принеси взамен легкую весну!.. Овцы наши, козы наши просят травы, дай им ее!

Сидевшие вокруг ложа на корточках мужчины и женщины, как будто подпевая бодрой победной песне, раскачиваясь вправо и влево, ритмично повторяли:

— О drac al vânturilor! Овцы наши, козы наши просят травы. Дай им ее!