Победивший платит (СИ)

"Сейчас", бормочу я заплетающимся языком почти что сам себе и, оставив попытки отыскать второй шлепанец, иду к двери босиком и в одних трусах. Нравственности местных благонравных девиц, если таковые явились под мою дверь с визитом, будет нанесен серьезный урон.

- Ну? - неприветливо буркаю я, когда дверь отъезжает в сторону, и шарахаюсь почти в суеверном ужасе, когда моим глазам предстает то, что предстает.

Допился. Почти до зеленых чертей, хотя, конечно, представшее моим глазам зрелище гораздо приятнее нечистой силы экологических тонов.

У меня на пороге стоит мой обожаемый гем-лорд - без грима, с одной наклейкой на скуле, весь какой-то замученный и встрепанный, даже обычно идеально причесанные волосы закручены в неаккуратный пучок, словно у немолодой мегеры... Растерянный, больной, и, кажется, с похмелья. Не бывает, короче. Цетагандийцы не пьют, а Иллуми сейчас далеко отсюда.

- Тебя что, жена выгнала? - срывается у меня с языка помимо участия мозга: галлюцинации, как правило, неразговорчивы.

- Нет, - отвечает фантом во плоти, в глазах которого почему-то мелькает обида. - Мне можно войти?

Он смотрит на меня с опаской, и до меня медленно доходит, что то же самое чувство выражает сейчас моя опухшая со сна физиономия. Неловкость, висящая в воздухе, достигает такого градуса, что как кляпом затыкает нам рот, не давая ни одному заговорить первым.

Наконец, я выхожу из ступора. Можно ли войти?! Нужно, и немедля. Я тяну его за рукав, а сам борюсь с искушением ущипнуть себя, чтобы проснуться. И не умею сдержать самый дурацкий из рвущихся с языка вопросов: - Ты надолго?

- Конечно, надолго, - отвечает Иллуми, шагая за порог и, наконец, начиная улыбаться. - Думаешь, я летел сюда ради возможности напиться и хорошенько подпортить свое реноме, не получив ничего взамен?

- Прости, - меня хватает только на стыдливый смешок, - я не в форме. Я не каждый день такой.

Хорош же у меня вид: похмельный, разящий перегаром, всклокоченный, мятый. Но и у него не лучше. Иллуми аккуратист, а алкоголь он ненавидит особо - что же могло случиться, чтобы блестящий гем-лорд напился не хуже простого станционного грузчика?

Но дверь уже закрывается за его спиной - и сбежать из запертой комнаты, пусть захламленной, тесной и душной, ему будет не в пример труднее, это понимает даже моя бедная больная голова. Я прижимаю Иллуми лопатками к двери и целую - целомудренно быстро, куда-то между ухом и щекой, всей кожей ожидая, что он отпрянет в отвращении или отшвырнет меня.

Неидеальная встреча, оба охвачены смятением, но все-таки он здесь. Это главное. Можно обнять, прижаться и дышать куда-то в ухо, раз уж нельзя поцеловать по-настоящему, и почти машинальным жестом запустить пальцы в волосы, выдергивая криво заколотую шпильку...

- Я тебя люблю, - он стискивает мои плечи в ответ, дыхание мягко щекочет мне висок, а слова неожиданно обжигают. - Прости за пафос. Ты меня тоже?

Вот тут осознание, что чудо, наконец, случилось, догоняет меня и бьет под колени. Я бы упал, если бы не держался сейчас за Иллуми. Я ведь успел его мысленно потерять, оплакать в пьяном запое, рассердиться, снова простить, попрощаться - но реальность перечеркивает все предположения. Я был прав в своем слепом выборе или просто удачлив, я угадал, и все будет как надо...

Я не трачу время на ответные слова, просто впиваюсь в его губы. И мир, окончательно свихнувшийся за последний месяц, стремительно обретает правильность. И только на самом дне еще тлеет угасающий страх - а вдруг это не вернется? То, что сводило с ума и меняло правила, то из-за чего хотелось жить и приходилось возрождаться другим человеком. А нет же - вот он тут, горячий, как раскаленное железо.

И тошнотворное ощущение тоски утекает, оставляя тянущую мягкую опустошенность, неожиданно приятную.

Все. Все кончилось, слава богу. Все только начинается, с чистого листа.

Лицо - обнаженное, не скрытое слоем грима - близко-близко, и глаза шальные, и от волос пахнет чем-то незнакомым, запах озона и металла, дороги и космической пустоты, и застежки на куртке трещат, как скорлупа механического яйца, когда я запускаю пальцы под одежду...

Сильнее страсти, откровенней принадлежности, и выходит скорее больно, чем сладко, когда меня предсказуемо швыряют спиной на кровать и подминают под себя, продолжая целовать; это больше похоже на попытку снова забрать под контроль, привыкнуть... поверить.

В таких случаях шутят - "тебя что, из одиночного заключения выпустили?". Ага, именно выпустили. Подписали помилование, открыли дверь - все, крошечная комнатенка враз оборачивается свободой и невиданной роскошью в виде непростительно узкой для двоих постели между чересчур тонких стен. И хотя ожидать моментального бурного секса от двоих ошеломленных, невыспавшихся и страдающих жестоким похмельем мужчин не приходится, но нам теперь некуда спешить?